Числа, которые она знала.

Числа, принадлежавшие Мириам.

Третий волк: Мириам

Часть 2

Весна 1945

Пропажу Яэль обнаружили на перекличке. Женщины Барака № 7 стояли ровными рядами, а охранники пересчитывали их худые немощные тела. Одна, две, три, четыре… пока звёзды на небе растворялись в утреннем свете. Снова и снова охранники пересчитывали их. Снова и снова результат был одним: кого-то не хватало.

Мириам и другие женщины стояли на перекличке уже три полных часа, когда вошёл доктор. Его халат был ослепительно-белым в утреннем свете. Лицо горело яростью, когда он тихо и торопливо разговаривал с охранниками. Мириам смотрела, как движутся его губы, пытаясь разобрать слова. Заметив её пристальное внимание, доктор напрягся, взгляд ожесточился под стёклами очков. Взгляд самой Мириам метнулся вниз, к деревянным башмакам, но было слишком поздно. Доктор Гайер уже шёл к ней.

Он остановился на расстоянии вытянутой руки. Мириам почти ощущала запах ярости, исходящий от него, смешивающийся с ароматом плохого одеколона и утреннего кофе. Шнурки ботинок доктора были тонкими, как бечёвка, завязанными в сильной спешке.

– Сколько тебе лет?

– Ч-четырнадцать. – Мириам ненавидела дрожь в голосе, но превозмочь её не могла.

Доктор Гайер проглотил эту цифру, обдумал её.

Сердце Мириам упорхнуло – далеко-далеко – из груди.

– Встань там. – Он указал на охранников, которые ждали у забора, сжимая списки для переклички и ружья.

Ноги Мириам отяжелели, каждый шаг давался с трудом. Она сжала кулаки (ещё покрытые свежей грязью) и продолжала идти.

Сбежать из лагеря было практически невозможно, но такое случалось. Когда охранники обнаруживали, что кого-то не хватает, они заставляли заключённых часами стоять на месте, пока пропажа не найдётся. Если человека нигде не было, начинались казни. Заключённых выбирали случайно, показывали пример.

Те, кто оставался, всегда расплачивались за побег.

Мириам знала об этом, когда тайком пронесла жёлтое платье в оборках, свитер и туфли из сортировочной. Она знала об этом, когда советовала Яэль изменить лицо и обманом выбраться за ворота. Знала об этом, когда утром встала с соломенного матраса и перепрятала матрёшек в безопасное место.

Скоро я умру. Мириам знала и принимала это.

Но это не означало, что она была готова.

Доктор Гайер ходил между рядов, срывая девочек, словно маргаритки, выдёргивая их из линии приказом и взмахом руки. Быстрей, быстрей. Все девочки были юны. Безгрудые и несформированные. Глаза огромные от страха. Когда доктор закончил, перед жителями Барака № 7 стояло десять девочек.

Мы все умрём. Мириам посмотрела на ружья охранников, небрежно висящие на плече, и задумалась, какое выпустит пулю в неё.

Но когда доктор Гайер вернулся к охране, он сказал лишь: «Отведите девочек в медицинский блок и поместите в первую камеру наблюдения. Остальных из барака отправьте мыться. У них вши».

– Да, доктор Гайер, – кивнул ближайший охранник. – Что насчёт пропавшей заключённой?

– О ней не беспокойтесь. Я сам доложу обо всём начальнику лагеря Фогту.

* * *

Каждый день доктор Гайер колол Мириам и других девочек своими иглами. Он держал всех десятерых взаперти в медицинском блоке. Делал заметки об их прогрессе; неразборчивые абзацы стали длиннее, когда кожа их начала слезать, а волосы бледнеть. Каждый сеанс заканчивался одним и тем же вопросом: «Ты можешь измениться?»

Иногда его задавали в форме приказа: «Меняйся, мерзавка!» Иногда просьбой: «Пожалуйста, изменись. Этим ты очень порадуешь старого человека». Несколько раз это была угроза: «Если не сможешь измениться, я отправлю тебя в печь!» Очень редко доктор пытался договориться: «Изменись, и я буду давать тебе дополнительные пайки».

Каждый день он делал укол. Каждый день задавал вопрос.

Никто из девочек не мог измениться, как хотел того доктор Гайер. Так, как Мириам видела у Яэль. Они день за днём сидели в камере наблюдения, обдирая куски слезающей кожи, рассказывая истории о прошлом, чтобы скоротать время.

А потом пришёл жар.

В первый месяц заболело шестеро. Только двое остались в камере наблюдения, остальных забрали, безжизненные пятки скользнули по полу. Доктор не выглядел особо расстроенным, когда нашёл их тела. Вместо этого он сделал заметки о том, как выцвели тела девочек посмертно. Альбиносовые кожа и волосы, глаза лишены цвета – та же бледность, которая окутала Яэль после её болезни.

Пара, пережившая лихорадку, носила те же оттенки. Снежно-белый, яично-белый, сливочно-белый. В их поведении появились странности. Одна девочка говорила только стихами. Другая начала по волоску выдёргивать у себя волосы. «Я не хочу их, не хочу их», – повторяла она. Это доктор Гайер тоже записывал.

Первая девочка умерла через два дня. Единственная выжившая с каждым днём всё больше сходила с ума. Выдирала волосы, срывала кожу, часами смотрела в одну точку на заплесневелом потолке. Игнорировала все угрозы, приказы, просьбы, предложения «Измениться, просто измениться!» Кожа её головы была наполовину содрана, избавлена от волос, когда девочку увезли в операционную, где в углах поблескивали скальпели.

Она так и не вернулась.

На Мириам лихорадка накатила подобно волне. Только что она ровно стояла на ногах. А в следующее мгновение слабость толкнула вниз, щекой на грязный пол. Последняя её мысль перед болезнью? Скоро я умру.

Но она не умерла. Когда Мириам очнулась, её кожа стала такой же, как у остальных. Лишённой всех оттенков. Мириам не выражалась стихами, не жаждала выдрать все свои кудряшки. (Один волосок она всё же выдрала, просто чтобы посмотреть цвет: костяной белый). Она ощущала себя прежней.

Но могла меняться. Это осознанный процесс, поняла Мириам. Как разговор и ходьба. Приобретённый, но контролируемый.

Когда доктор Гайер сообразил, что Мириам выжила после болезни и не потеряла рассудок, он выделил ей отдельную комнату (без скальпелей), подкупал её едой и тёплой одеждой. Он наблюдал, как она изменяет свои черты вновь и вновь, делая бесконечные заметки: «Чернила татуировки остаются неизменны в эпидермисе носителя. Возможно, потому, что они инородный объект? Остальные шрамы, родинки и веснушки исчезают по желанию носителя. Структура костей и мышечная масса также могут быть изменены». Вместе с фактами он получал кровь – собирал рубиновую жизнь в пробирки, откладывал её для дальнейшего изучения.

Вопрос был только в том, как долго доктор будет копить записи и пробирки. Мириам знала: это только вопрос времени, когда ему понадобится больше, чем просто кровь. Лёгкое, мозг, сердце… Хотя Мириам могла меняться, она, в конечном счёте, была расходным материалом. Ещё одна девочка из Барака № 7 смогла пережить лихорадку в здравом уме, и доктор Гайер набирал новых подопытных: детей, только сошедших с поезда, с полными головами волос и в одежде из внешнего мира. Через каждые несколько дней новые группы проводили мимо окна Мириам, выстраивали в линию у белых стен коридора и требовали смотреть в камеру. Затем их юные лица были увековечены, захвачены в качестве контрольной точки перед тем, как доктор Гайер начинал тестировать на них новые, улучшенные смеси.