То, что брат не одобрял моих методов познания и был не очень высокого мнения о моем интеллекте в целом, поначалу больно ранило меня, но впоследствии оказалось полезной для меня инициацией. Это подготовило меня к восприятию критики коллег на факультете коммуникаций в государственном университете Монреаля (Канада). Вот она я – приглашенный профессор тридцати с хвостиком лет (на вид лет восемнадцати, да еще женщина). Преподаю – о боже! – некоторые идеи Юнга в курсе по символической коммуникации, который я сама подготовила. В свою защиту я могла сказать, что, как ни крути, символы являются наиболее универсальной формой коммуникации. Ведь, согласитесь, символ действительно передает информацию. Например, образ дерева, усыпанного плодами, неизменно интерпретируется как означающий плодородие, надежду, радость, и никогда не означает смерть или распад. Даже в тех случаях, когда символ имеет противоположное значение (например, в сказке встречается яблоня с отравленными плодами, привлекающими невинных детей), эффект ужаса возникает именно потому, что перевернутым оказывается привычное значение.

Трудно отрицать, что предпринятое Юнгом исследование символизма содержит много идей, перекликающихся с теориями коммуникации. Однако в моем окружении считалось, что Юнг был мистиком, не принадлежавшим к академическому направлению, и мог привлечь разве что юное существо вроде меня. Допускалось преподавать теории Фрейда, потому что он считался влиятельной исторической фигурой – отец-основатель глубинной психологии. Но даже по поводу Фрейда было положено думать, что скоро «все это» (глубинная психология) сменится когнитивно-бихевиоральной терапией и науками о мозге. Я же в своем курсе утверждала прямо противоположное: глубинная психология конкурирует с науками о мозге не более, чем литература со стоматологией. Разрыв с нейронауками впервые дает глубинной психологии шанс стать самой собой. Есть великолепные достижения в науках о мозге, есть отличная экспериментальная психология, есть наша культурная история психики и важнейшее искусство – искусство слушать голос души. Все пути имеют свою ценность, главное – уметь их различать.

Что касается исследования Юнгом духовного аспекта внутренней жизни, то оно, несомненно, носит академический характер, так как представляет рациональные доводы в пользу психологической альтернативы вере. Разве академическая среда – не место обитания рационализма? Бог Юнга – Самость (с заглавной С), и это полезное напоминание о том, что существуют реальности объемнее, чем Эго. Не спорю, язык Юнга часто допускает различные толкования. Атеист, наугад просматривающий его работы, возможно, примет поток религиозных эмоций за ностальгию когда-то веровавшего человека или за попытку завернуть старую веру (Бога) в новую психологическую обертку (Самость). Можно соглашаться (как я) со значительной частью критики мистицизма Юнга, но при этом все равно ценить, что его подход предлагает альтернативу вере. Вместо молитвы – активное воображение; вместо искупления – индивидуация; вместо верований – архетипические образы богов и богинь, только образы, вот и все! Вместо того, чтобы преклонять колени перед образом и взирать на него с обожанием, ложитесь на кушетку и воссоздайте в своем воображении все мысленные представления, которые структурируют жизненный опыт. Вместо послушания – анализ, понимание, стремление договориться с настойчивым желанием верить в иллюзию о могущественном Папочке на небе.

Яростное отвержение Юнга академической средой за последние годы странным образом усилилось. Многочисленные ученые демонизируют его и дискредитируют работу тех, кто осмеливается считать его труды вдохновляющими. Негативные отзывы о работах Юнга выражают сильную ярость на его непостижимое и непрекращающееся влияние на миллионы высокообразованных читателей (клиницистов, художников, ученых в области социальных и гуманитарных наук, кинематографистов, писателей, архитекторов, специалистов по окружающей среде, работников образования и специалистов по развитию организаций). Некоторых ученых как будто оскорбляет значительный вклад Юнга в культуру в целом, в отличие от специфичного влияния на конкретную научную область.

Юнга сторонятся так же, как и специалиста по мифологии Джозефа Кэмпбелла, чье воздействие на культуру было огромным, несмотря на то, что оно игнорировалось академической средой. Существует множество докторских диссертаций, анализирующих культурное значение мифологии «Звездных войн», созданной Джорджем Лукасом, однако любой, кто попытается написать диссертацию об авторе, ставшем, по утверждению самого Лукаса, ее интеллектуальным вдохновителем, по непонятным причинам встретится с неприятием. Кэмпбелл обладал образом мысли и мужеством пионера. Пионеру, открывающему новые земли, приходится мириться с убогими и скудными условиями жизни. Многие из теоретиков – критиков Кэмпбелла – вполне убедительны. Однако есть какой-то необъяснимый снобизм в критическом замечании: «Какая простецкая теория!». Возможно, но разве так бывает не со всеми пионерами? Обманчиво легкое предложение «Следуй за своим вдохновением»[2]ученые мужи с радостью превратили в клише, игнорируя большую часть его работы. Тот факт, что Кэмпбелл преподавал в колледже (в женском, что усугубляет ситуацию), а не в крупном университете, был дополнительным поводом для сарказма.

В начале своей академической карьеры я поняла, что для того, чтобы иметь возможность преподавать некоторые идеи Юнга – и Кэмпбелла тоже, – важно следующее: 1) штатная должность и приличные отзывы студентов; 2) наивная вера в свободу ученого; 3) кафедра, настолько разобщенная, что никому нет дела друг до друга и не интересно, кто чем занимается; 4) область исследования (коммуникация), которую никто не может четко определить, так как никто не знает наверняка, что означает «коммуникация» или «коммуницирование»; 5) преимущество незначительности; 6) природная лень многих университетских преподавателей, которые не удосуживаются прочитать хоть что-то из Юнга (или Кэмпбелла), прежде чем выражать свое мнение, что, впрочем, типично для современных интеллектуалов.

Таким образом, я была вольна отвечать коллегам на их нападки: «Помолчали бы! Вы же даже не читали автора, о котором сейчас говорите» – разумеется, выражая эту мысль вежливыми словами, уместными в научной среде, и не забывая о хороших манерах, усвоенных мною в женской школе при монастыре Святого сердца. Моя тактика шантажа хорошо работала с невеждами, но один мой коллега был настоящим знатоком Юнга. Этот профессор потратил годы на чтение его трудов с единственной целью – при каждом удобном случае отвергать его идеи. Всякий раз, когда он замечал успех, которым неизменно пользовался Юнг среди самых лучших наших студентов, его лицо заливала краска ярости. Этот коллега являл собой интересный пример: его эмоциональный комплекс проявлялся на логическом уровне. Он вдохновил меня на создание канареечного теста[3]для проверки качества атмосферы в научной среде. Суть теста состоит в том, чтобы упомянуть, как много значат работы Юнга (или Кэмпбелла – в зависимости от контекста) для меня и моих студентов, и наблюдать реакцию собеседника. Если он начинает задыхаться при одном упоминании этих двух имен, я понимаю, что имею дело с интеллектуальным ханжой. Я не хочу сказать, что их аргументы не верны, но, если первой реакцией интеллектуала становится приступ иррациональной ярости или категорический отказ от дискуссии, это сигнал о психологическом комплексе – понятии, впервые введенном Юнгом и вошедшем в наш повседневный словарь. Для этой канарейки даже не нужна клетка. Она всегда со мной и может просигналить о нехватке воздуха даже в моей собственной голове.