Я испытываю к нему такую же благодарность, как и ко всем своим книжным гуру, за то, что он повернул меня к ключевым идеям, придавшим моей жизни то мажорное звучание, о котором я мечтала. Когда мы с Клодом выросли и были готовы к тому, что наши пути разойдутся, мы провели вместе последнее лето. Он изучал философию в Сорбонне, и я тоже проводила время в Париже, покуривая «Житан» и выпивая литры эспрессо, перемещаясь из «Кафе де Флор» в «Дуа Маже», «Ла Куполь» или «Брасье Лип». Подобно многим другим восторженным студентам, мы ожидали появления своих интеллектуальных богов: Жан-Поля Сартра, Симоны де Бовуар и их свиты. Увы, они давно покинули храм нашей щенячьей страсти. Невозможно было встретить и Генри Миллера, Беккета, Ионеско, Кестлера, Мерло-Понти, Камю и Сиднея Беше.

В то лето мы с Клодом страница за страницей обсуждали экзистенциальную философию Сартра, поглощая вместе с черным кофе и разливным вином (в то время очень дешевым и очень хорошим) идеи, которые стали основой нашей дальнейшей жизни. В тот период сформировался один незыблемый принцип: чтобы быть свободным, надо быть ответственным за себя. Эта жемчужина мудрости заключала все, что я действительно поняла о Сартре, де Бовуар, экзистенциализме и феминизме. Очень мало, но достаточно. В двадцать лет мы не такие тупые, какими пытаются заставить нас чувствовать себя некоторые не слишком хорошие преподаватели, скрывающие свою ординарность в эзотерическом тумане. Юность – время неведения. Бушующие гормоны и повышенная сексуальность порой затуманивают разум, но одновременно и обостряют его, благодаря жизненно важной потребности в новых идеях. Именно потому, что юность является критическим периодом, в это время можно с огромной скоростью поглощать по-настоящему серьезные и содержательные идеи. Лично мне они были нужны не меньше, чем еда, питье и секс.

В том же году, чуть позже, я развила свой первый принцип (каждый сам в ответе за себя), добавив к своему личному манифесту еще три важных идеи из Сартра: (1) будучи конструкцией, Эго может быть подвергнуто деконструкции; (2) существование бессознательного не противоречит нашей базовой свободе, так как человек может смотреть сквозь его вероломные образы4; (3) любовь – это не желание обладать другим, а желание видеть, как другой обретает максимум свободы, и глубокое стремление добавлять, участвовать, поддерживать, принимать, делиться этой свободой.

Феминизм де Бовуар вскоре был подхвачен американскими феминистками, которые начали распространять эти освободительные идеи среди женщин по всему миру и превратили их в политическую активность. Стиль их письма был доступен и выразителен и помогал миллионам женщин переоценить свои ценности. Меня так соблазнил этот типично американский стиль, что я тут же поклялась служить этому идеалу в своей преподавательской и писательской деятельности. Позже другие идеи пришли в противоречие и разрушили или заменили раннее влияние экзистенциализма. Феминизм де Бовуар был раскритикован как американскими, так и европейскими феминистками, которые, как Люси Иригарэ, полагали, что он отказывал женщинам в их инаковости.

Некоторые лучшие кинематографисты-женщины (Аньес Варда, например) в своих фильмах заняли антипозицию по отношению к де Бовуар и старались показать, как бытие в женском теле определяет, навязывает женщине чувственный, телесный опыт ее бытия. Феминизм после де Бовуар был периодом утверждения отличительных особенностей женственности. Девушки-студентки в знак протеста стали вязать во время лекций, выставляя свою феминность напоказ как символ идентичности. Это настойчивое утверждение инаковости добавило еще один слой к феминистскому мышлению и убедило меня в необходимости плюралистического подхода к феминизму. Феминизм де Бовуар акцентирует общечеловеческое (отсюда необходимость равной платы за равный труд), в то время как феминизм Иригарэ исследует идентичность, для которой требуются контрасты непохожести.

Теперь я считаю, что плюралистичекий подход к феминизму обнаруживает не только два противоположных направления, но столько направлений, сколько могут вместить умы мужчин и женщин, так как все они являются формами свободы. Кто-то может придумать, например, феминизм для каждой богини греческого Пантеона или по одному феминизму для каждого философского направления (де Бовуар создала экзистенциальный феминизм, Иригарэ – психоаналитический) и для каждой культуры.

Полемика и противоречия будут сопровождать эти интеллектуальные построения, но полемика и противоречие являются частью того, что делает умственную жизнь подобной бесконечной перестройке великолепного дворца. Снесите эту стену. Добавьте окно. Здесь вставьте дверь. Поднимите ту крышу, откройте вид отсюда, закройте оттуда, а потом начните все сначала, потому что дом идей, воздвигнутый много лет назад, сейчас стал тесным и требует очередной переделки. Структуры для формирования идей постоянно нуждаются в обновлении, потому что идеи, а еще больше слова, в которые они облекаются, стареют быстрее, чем на деревянном полу появляются царапины и трескаются гипсовые стыки.

Прежде чем покинуть семейное гнездо, мы с Клодом разделили мир на две части. В одной части должны были быть философы, чья задача – стирать пыль иссохших идей, противоречащих друг другу. В другой части будут психологи, которые станут протирать мокрые следы человеческих слез, пролитых по поводу тех же самых противоречий. Очевидно было, что философия принадлежит анимусу, а психология – аниме, из чего следовало, что я стану психологом, а мой брат – философом. Это разделение мира было таким же бессмысленным, как и заявление, что у женщин нет мыслей, а у мужчин – эмоций, но тогда мы не видели в этом проблемы. Иногда в двадцать лет можно придумать дурацкие аргументы, чтобы оправдать не такой уж плохой выбор: вполне разумный, хотя и сделанный инстинктивно. По неверным причинам мы совершили верный выбор и провели следующие тридцать лет, чувствуя себя относительно спокойно каждый в своей области.

Однако после того, как я разбила себе голову и ощутила себя распавшейся на части, я вновь почувствовала потребность в философии. Соответственно, я возобновила контакт с Клодом. По Интернету мы продолжаем разговор, который был прерван серьезным занятием – нашим взрослением.

Дорогой брат, какие вопросы значатся в твоем философском списке?

Дорогой брат!

Ты всегда настаивал, что задача философии не в том, чтобы находить ответы, но в том, чтобы отшлифовывать сами вопросы, рассматривать их со всех возможных сторон, какие только может вместить наш разум, тем самым расширяя его. В открытке, которую ты прислал мне на шестнадцатилетие, я обнаружила эту цитату из Бертрана Рассела: «Философию следует изучать не ради определенных ответов на вопросы, но ради самих вопросов; потому что эти вопросы расширяют наше представление о возможном, обогащают наше воображение и ограничивают догматическую уверенность, которая преграждает уму путь к размышлениям; но более всего потому, что через величие вселенной, которое осмысляет философия, ум также обретает величие и способность того единения с вселенной, которое составляет высочайшее благо». Открытка, на которой это было написано, наполовину истлела, потому что хранилась в моем сыром подвале. Однако слова полны той же свежести, как и тогда, когда я впервые их прочитала, потому что мой ум сейчас снова обратился к тем же большим философским вопросам.