— О том, что ты рассказал. Вообще. О нас. И…

— И?..

— И тут ты позвонил. И сказал, что хочешь услышать мой голос… Ты правда хотел меня слышать? Или звонил просто посоветоваться?

— Я скучал, — не нашёлся Сава что ещё ответить.

И он мог бы добавить тысячу оттенков, к этому простому «я скучал».

Скучал по их любимому кафе на углу Jane и W4 street, по мокрому носу её бульдожки, по милому акценту, с каким она говорила на русском, по её детским вопросам, вроде «почему половинка сэндвича стоит дороже, чем сэндвич целиком», и странным решениям, когда всё равно она покупала две половинки — всё это было бы правдой, но… сегодня Сава уже попал впросак с этим «скучал» и почему-то был уверен, что Кристин хочет слышать совсем не это, а то, чего он уже не может ей сказать. То, чего он больше не чувствовал.

Вернее, чувствовал, но уже не к ней. Поэтому ничего не добавил.

— Я тоже, — ответила она и, судя по голосу, улыбнулась.

Повисла пауза. Для Савы неловкая.

Но тут в дверь позвонили.

Он вздрогнул, не понимая, что это за звук. И только когда пронзительная трель прозвучала повторно, опомнился:

— Прости. Крис, ко мне… пришли.

— Да, да, конечно, — заторопилась она. — Люблю тебя, — и повесила трубку.

Он даже не успел осознать её "люблю". И не успел ответить.

Так с телефоном в руках и распахнул входную дверь.

— Эвита? — отступил он, пропуская её в квартиру.

— Мне кажется, нам надо поговорить, — сняла она возле двери обувь, немилосердно наступая на задники кроссовок.

Ещё одна чисто наша привычка: разуваться у порога. И, пожалуй, единственная, из-за которой они ссорились с Кристин: ему не нравилось, что она не разувается и даже на кровать ложится в обуви, ей — что он разувается и в тапочках выглядит глупо. Единственное, к чему они пришли: Сава больше не носил тапочки и ходил по дому босиком.

На свои голые ступни под тонкими спортивными штанами он и смотрел, когда Эвита решительно прошла мимо него и, сняв, бросила на кресло куртку.

— Ну говори, — сунул Сава в карман телефон и опёрся о косяк двери плечом.

— Ты голый, — кивком показала она на его пресс.

— Я у себя дома, — равнодушно пожал он плечами и не думая ничего надевать ей в угоду. — Как хочу, так и хожу.

— Ты не имел права говорить отцу, что у нас договор, — упёрла она руки в бока.

— То есть я должен был сорвать, глядя ему в глаза? Так надо было поступить?

— Мог бы что-нибудь придумать.

— Что? Ты собралась и уехала, ничего не сказав: куда, зачем. И вообще вела себя, словно я пустое место. Не удивительно, что он заподозрил, что никакая мы не пара.

— Я вела себя, словно ты пустое место? Я?! Это ты никого, кроме моего отца не замечал, и вообще не отходил от него не на шаг, словно хотел стать его новой мартышкой.

— Чу̀дно, — развёл руками Сава.

— Чу̀дно! — передразнила она. — А нормальные слова ты знаешь? Или думаешь, что тебе идёт эта старомодность?

— Хочешь сказать, что я старомодный?

— Ну не я же ношу в бумажнике фото любимой девушки, не имею семейного герба и не сражаюсь на дуэлях. Да, ты старомодный, — отступала она, потому что Сава наступал.

— И это говорит девушка, которая ругается «етишкин дрын»? Даже моя бабушка выражается современнее.

— А ещё ты зануда, — она упёрлась спиной в комод. Дальше отступать было некуда.

— А ты… постоянно жрёшь конфеты, — навис над ней Сава.

— А ты… — отклонилась она, не зная, что сказать, тяжело дыша от переполнявших её эмоций. Задрала голову. Приоткрыла рот, чтобы набрать в грудь воздуха.

И может быть где-то что-то щёлкнуло, сгорел предохранитель или вырубило тумблер и разомкнуло цель, соединяющую его мозг с телом, этого Сава не слышал. Он слышал её взволнованное дыхание, видел её губы… и пропустил момент, когда его рука подхватила её за шею, и его губы накрыли её.

Пропустил он и тот момент, как остро, почти невыносимо прокатилась по телу волна желания. Как летела на пол срываемая в четыре руки одежда. Как жадно, неистово, словно веками тосковали друг по другу, сплелись их тела.

А потом безумный танец под скрип матраса, литавры кровати и грохот чего-то, что упало, закончился фейерверком, что унёс Саву куда-то высоко-высоко к звёздам, и в наступившей блаженной тишине вернул на кровать. К ней.

— Твою мать, — тяжело дыша, уткнулась Эвита в его мокрое от пота плечо.

— Етишкин дрын, — выдохнул Сава, прижав её к себе.

И дрожь, что финальный раз прокатилась по их телам сказала всё за них.

Слова были лишни. И даже неуместны. Их губы встретились в нежной пронзительной благодарности и не хотели расставаться.

И всё же Сава отстранился, Чувствуя, что, если сейчас этого не сделает, она зайдут на второй круг. Закрыв глаза, потёрся о её висок.

— М-м-м, — приглушённо замычал он, заставляя себя молчать, когда хотелось шептать ей: «Люблю тебя. Люблю. Люблю. Люблю…»

— Согласна, — улыбнулась она, не открывая глаз.

— Кис-Кис, — позвал он. И когда она открыла глаза, показал вниз. — Если ты ничего не пьёшь, давай я сбегаю в аптеку и что-нибудь куплю. Я кончил в тебя.

— Негодяй, — покачала она головой, улыбнулась, а потом шепнула на ухо: — Я пью.

Когда Сава вышел из душа, Кис-Кис уже повесила на балкон своё мокрое полотенце, соорудила на двоих бутерброды и сидела на кровати в его рубашке, уставившись в его ноутбук.

— А это что за четыре пика? — подав ему кружку чая, ткнула Эвита мизинцем в график на экране.

— Думаю, я не должен тебе рассказывать, — покачал он головой.

Смотреть на неё было как смотреть на восходящее солнце. Он был по уши в неё влюблён. И не помнил, когда в своей жизни чувствовал это так же сильно. То, что он испытывал к Кире теперь выглядело жалким подобием. За неимением опыта он звал ту тоску любовью, и тот лобковый зуд — страстью. Но это… это было другое.

Вздымая грудь, это новое незнакомое ему чувство рвалось наружу.

Он и хотел бы, не смог скрыть его в своём взгляде.

И она заметила.

— Ты так смотришь, — Эвита склонила голову набок, словно сомневаясь.

— Так и есть, как смотрю, — улыбнулся Сава.

Она коснулась его лица, погладила пальцем, и он потёрся щекой об её руку, прижал к плечу. Прижался к её руке губами, не сводя с глаз.