Преследование – ужасное и систематическое – против гомосексуалов началось еще в 1933 году. Йозеф не то чтобы об этом не догадывался, но ведь это были только слухи. От слухов легко отмахнуться! Притом, исчезнувшие люди были не просто гомосексуалами. Арестовывали известных смутьянов, позволяющих себе откровенные политические высказывания или слишком броские наряды. Не врачей. Не адвокатов. Не драматургов. Его совершенно обычная, вполне мужественная внешность, его семейные связи, его покровители, защищавшие и самих себя – Йозеф никак не соотносил с собой законы о розовых треугольниках.

Тем не менее он прекратил посещать театры, бары и кафе. Перестал ходить на чисто мужские вечеринки. Даже, как ни странно, начал приглашать на свидания женщин сомнительных нравственных принципов. С одной из них даже кое-как занимался любовью. Только с одной.

В конце концов его, конечно, обнаружили. После тридцать четвертого, после путча Рёма – Ночи длинных ножей – это стало неизбежным. Поразительно, что он продержался до конца сорокового.

Арест произошел столь банально, что об этом даже не хочется рассказывать. Йозефа выдала квартирная хозяйка, наткнувшаяся на – по ее словам – «противоестественную» литературу. Она так и не смогла объяснить, что ей понадобилось в его комнате, кроме как совать нос не в свои дела. Обнаружила она лишь потрепанный экземпляр «Половой психопатии» Крафт-Эбинга, университетский учебник, который он не открывал со студенческих лет. Эротика сама по себе его не слишком интересовала. Однако этого было достаточно, чтобы привлечь внимание гестапо, а их внимание, несомненно, могло сломить любого. Отговориться ему не удалось. Он не только признался в гомосексуальности, но и назвал имена бывших любовников. Двоих – Алана и венского политика – СС было уже не достать, поэтому на допросах они сосредоточились на остальных, позабыв рассказать Йозефу, что люди, которых он выдал, уже арестованы. Он выяснил это много позже, хотя, знай он об их арестах тогда, чувство вины было бы не таким острым. Без дальнейших разбирательств его отправили в Заксенхаузен.

Заксенхаузен. Название не звучало таким похоронным звоном, как Дахау, Берген-Бельзен или Освенцим. Но, как ни назови, заключенным все равно. Лагерь расположился весьма удобно – в тридцати километрах к северу от Берлина, в городе Ораниенбург – и ни для кого не был секретом. Кажется, один Йозеф о нем и не слышал. Узников, не таясь, привозили по железной дороге, выгружали на станции и гнали три километра по улицам, мимо жилых домов и фабричных корпусов. Местные предприятия использовали заключенных в качестве дешевой рабочей силы. Об этом знали все. Кроме Йозефа. Прячась от самого себя, он прятался и от действительности.

Заксенхаузен не был в прямом смысле лагерем смерти, лагерем уничтожения. Заксенхаузен был трудовым лагерем. Велика ли разница? Там погибло сто тысяч человек. Но для Йозефа разница была и означала почти годичное выживание в «доме отдыха», как назвал лагерь председатель Народной судебной палаты, судья Роланд Фрейслер.

Его поезд прибыл на станцию в полдень. Открылись двери телячьих вагонов, узников выволокли наружу. Йозеф сумел спрыгнуть сам. Голова кружилась от побоев, один глаз заплыл, так что он подумал, что дикий хор голосов ему просто мерещится. Он потряс головой, но пение стало только громче. И тут он понял, что пленников окружила толпа глумящихся горожан, которые то ли пели, то ли просто нараспев повторяли: «Смерть Бромбергским убийцам!», «Отомстим за наших братьев из Польши!», «Blut fuer blut – кровь за кровь!»[5].

Он медленно повернулся, театрально вскинул руки и выкрикнул:

– Я ваш брат из Польши!

Не стоило этого говорить. Одна пожилая женщина заметила розовый треугольник у него на рукаве – подарочек гестапо. С воплем «Педик! Мразь!» она швырнула в Йозефа камень, но промахнулась: камень попал в мужчину, стоящего рядом.

Мальчик рядом с ней, никак не старше десяти лет, сумел прицелиться получше и попал Йозефу в плечо.

– Подстилка! – крикнуло невинное дитя.

– Не разговаривать! Не глядеть! Бегом, бегом!

Это был не испуганный возглас, а окрик охранника.

Толпа продолжала беспрепятственно кидать в них палки и булыжники, швыряться грязью. Измученные заключенные, спотыкаясь, побежали по улицам.

Позже он обнаружил, что встречать будущих узников лагеря подобным образом в традиции у культурных жителей Ораниенбурга. Война не всякого делает героем.

Первое, что увидел Йозеф, были деревянные ворота лагеря. Смотрел он одним глазом – второй заплыл после допросов – да и легкое сотрясение мозга еще давало о себе знать, наверно, поэтому он видел только размытые очертания и ворота показались ему в два раза выше, чем на самом деле. Бежать он уже не мог, просто шел быстрым шагом. Человек, шедший рядом, без сомнения был из свидетелей Иеговы – он без конца бормотал незнакомые молитвы.

– Тихо ты, – шепнул Йозеф, но молитвы стали только громче.

В результате обоих пару раз жестко приложили прикладом ружья. Свидетель Иеговы теперь молился беззвучно, а Йозеф старался держаться на полшага впереди и на пару шагов левее – просто на всякий случай. Война делает из людей героев, но нельзя быть героем все время.

Их согнали на плац в центре лагеря. Солнце палило нещадно. Йозеф даже удивился, почему небо не рыдает над ними, и сам чуть не рассмеялся своим фантазиям, но вовремя вспомнил, что смех отзовется болью в голове и ребрах.

Он отважился поглядеть вокруг единственным здоровым глазом. Плакаты, висевшие повсюду, если читать их один за другим как стихи, приобретали некий извращенный смысл.

ЭТО ПУТЬ К СВОБОДЕ

НЕОБХОДИМЫЕ ШАГИ НА ПУТИ К НЕЙ:

ПОСЛУШАНИЕ, УСЕРДИЕ, ЧЕСТНОСТЬ,

ПОРЯДОК, ЧИСТОПЛОТНОСТЬ, БЛАГОРАЗУМИЕ,

ВЕРНОСТЬ, ДУХ ЖЕРТВЕННОСТИ И

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ.

Его распухшие губы тронула насмешливая улыбка. Трудно не быть послушным и благоразумным с пистолетом у виска. Под сапогом трудно не быть верным. Ты неизбежная жертва, если другой настолько сильнее.

«Будь я проклят, если стану любить родину, которая творит такое».

Кажется, он сказал это вслух, потому что слишком многие головы быстро повернулись к нему и так же быстро отвернулись. Он говорил по-польски, а не по-немецки, тем не менее последовал резкий удар в живот. У Йозефа перехватило дыхание, его затошнило, но не вырвало – нечем было, ему несколько дней не давали есть.

Глава 26

Представьте, по крайней мере, постарайтесь (продолжал он), громадный полукруг, отгороженный изогнутой каменной стеной. С одного боку аккуратные бараки с клубом и кинозалом, рядом контора. Все это предназначено для гестапо и