она тоже рассмеялась и вернулась на свое место.

– Он говорит, что кольцо действительно его, но он никак не может быть твоим дедушкой. – Она снова хихикнула. – Он… он всегда был… не знаю, как это по-английски…

Она повернулась к Потоцкому.

– Я никогда не любил женщин, – объяснил он просто. – Хотя со многими дружил.

– А, так вы гей? – удивилась Бекка.

– Вы, американцы, всегда так прямолинейны. – Он пожал плечами и усмехнулся. – Мы обычно говорим более иносказательно. Но, несомненно, – говоря вашими словами – я гей. Вот почему нацисты меня интернировали. Даже семейные связи не помогли. Так что я никак не могу быть вашим дедушкой. Хотя бабушку вашу я знал.

– А дедушку?

– И… дедушку. Мы были все вместе.

Бекка набрала побольше воздуха:

– Где? В Хелмно? В лагере?

– В лесах. В партизанском отряде. Это длинная история. Очень длинная. Сейчас я слишком взволнован и слишком устал. Завтра… Приходите ко мне, и я все вам расскажу.

Он встал, и Бекка заметила, что руки у него дрожат.

– Простите мне мою слабость. С нетерпением буду ждать завтрашнего утра.

Он слегка поклонился и полез в нагрудный карман пиджака. Достал серебряный футляр для визитных карточек и протянул Бекке.

– Откройте, моя дорогая. Пальцы меня не слушаются. Адрес – на визитке. Жду вас в одиннадцать к завтраку. – Он поклонился Магде. – Разумеется, вы обе приглашены. Надеюсь, в отличие от большинства девушек, вы придете вовремя.

Бекка достала визитку и сунула футляр обратно ему в карман. Опираясь на трость, Потоцкий шагнул к выходу, и перед ним чудесным образом распахнулись двери. Наверно, там стоял швейцар или официант, но Бекке хотелось думать, что двери открылись сами собой, потому что он был вроде принца – перед ним расступились бы даже колючки, как в Гемминой истории.

– Вот и конец сказки, – сказала Магда.

– По крайней мере, середина, – отозвалась Бекка. – Надеюсь только, он не умрет за ночь.

– Думаю, он не из тех, кто поддается смерти, не закончив начатое, – неожиданно серьезно произнесла Магда.

– Ты права как никогда! – торжественно провозгласила Бекка.

Частично каменный, частично кирпичный дом Йозефа Потоцкого был построен в середине прошлого века. Дверь открыла полноватая приятная женщина в закрытом черном платье с воротничком, отделанным белой тесьмой. Она говорила только по-польски, так что Магде пришлось переводить.

– Он ждет нас в гостиной. Я правильно произношу?

Комната больше походила на библиотеку. В камине трещал огонь, искры то вспыхивали, то гасли. Три мягких кресла, расставленные полукругом вокруг стола, так и манили присесть. Потоцкий выбрал место поближе к огню.

– Входите же, мои дорогие! Рассказ будет долгим, так что усаживайтесь поудобнее. Сейчас принесут завтрак, в четыре выпьем чаю, вечером поужинаем – здесь, если я не успею закончить, а если успею, то в столовой. Не беспокойтесь, скучно не будет. Расскажу о вашей бабушке, но не только о ней. Вы увидите: она лишь часть этой истории. Но я постараюсь поменьше отвлекаться от темы. Кшенжничка! Принцесса! Как же вы на нее похожи! Скажите мне, детка, она прожила хорошую жизнь?

Бекка устроилась в кресле справа от него. Красивое кресло с красно-золотым цветочным узором.

– Думаю, хорошую. У нее была дочь и три внучки. Она много работала. Я… мы все… очень ее любили. И жили мы все вместе, в одном доме.

– Дом был большой?

– Да, сэр, очень большой.

– Это хорошо… А она больше не выходила замуж?

– А разве она была замужем?

– Похоже, она ничего вам не рассказывала, – улыбнулся Потоцкий.

– Она все время рассказывала нам сказку о принцессе Шиповничек.

Потоцкий озадачено взглянул на Магду. Она быстро произнесла что-то по-польски.

– Волшебная сказка, La Belle au Bois Dormant. – Его французский казался безупречным. – Понятно.

– А мне нет, – отозвалась Бекка.

– Вы поймете, поймете.

И без дальнейших вступлений Потоцкий начал обещанную историю. Он говорил бесстрастно, – будто был просто рассказчиком, а не одним из главных действующих лиц.

Замок

Тринадцатая фея,

Пальцы тонки как соломинки,

Глаза обгорели от сигарет,

Ее матка – пустая чашка,

Она принесла злой дар.

Энн Секстон «Принцесса Шиповничек» («Спящая красавица») Из сборника «Превращения»

Раз приняв сказку, мы не сможем избежать ее судьбы

П. Л. Трэверс «О Спящей красавице»

Глава 25

Вы должны понять (начал он), эта история о выживших, не о героях. Во время войны таких было полно. Это не героизм – цепляться за жизнь, драться за корку хлеба, за глоток воздуха. Тогда все мы герои. Не больше и не меньше, чем Йозеф П.

Он был младшим, поздним ребенком в большой семье, которая если и могла чем-то похвастаться, то скорее древней родословной, чем богатством. Когда умер отец, мать, все еще привлекательная женщина, почти сразу вышла замуж, подтвердив тем самым упорные слухи о давнем романе с одним из наследников рода Потоцких. Йозефа отослали – слишком рано – в британскую закрытую школу, где некрасивый мальчик расцвел, превратившись в привлекательного подростка. В то время в определенных кругах обрела популярность идея однополой любви, поэтому в его жизни хватило как жестокости, так и фаворитизма. Сперва его нещадно мучили, причем все, кому не лень, – любимое занятие британцев – а потом начали столь же истово обожать как учителя, так и старшие ученики. Он держался за свою добродетель на чистом невежестве. Все это продолжалось, пока он не поступил в университет, где один особенно настойчивый преподаватель ухитрился заняться с ним и поэзией Данте, и любовью. Тут-то Йозеф и решил никогда не возвращаться домой в Польшу. В Англии он сделался снобом, поэтому присвоил себе титул и фамилию отчима.

Многое Йозеф понимал неправильно, но только не свои чувства. Он обнаружил, что абсолютно равнодушен к политике, зато живо интересуется театром и любовью.

Став первым в выпуске – скорее случайно, чем в результате упорной учебы, – он немедленно уехал в Париж. Там он обнаружил у себя еще одну склонность: а именно, к жизни полусвета. Сказать, что он выживал, значит утверждать очевидное. Сказать, что он осознавал, что просто выживает, значит приписывать ему большую способность к рефлексии, чем он в то время на самом деле имел. Пописывая для маленьких театриков и крутя романы с героями-любовниками, он довольно бездумно переехал из Парижа в Вену, потом в Берлин.

В 1936 году, накануне своего тридцатилетия, решив напоследок оторваться на полную катушку, он весело проводил время в Берлине. В то время Йозеф был