Марли развернулась на ходу. Своей обычной развязной походкой она подошла к говорившей и наклонилась к ней, опершись руками на ручки кресла.

Ее необыкновенно вкрадчивый голос был слышен во всех углах зала.

— Глупая сучка. Можешь поверить, что умереть в снегах — гораздо хуже, чем сидеть взаперти даже с такой дурой, как ты. Твое толстое брюхо очень скоро потребует мяса. Мой брат взял ваших мужчин с собой для того, чтобы окрестные крестьяне не обнаружили замок, полный дворянских костей, когда настанет весенняя оттепель.

Бедная женщина уставилась на свои колени, губы ее дрожали. Иголка проткнула льняную ткань, на которой она вышивала, и впилась в подушечку ее пальца. Дама расплакалась. Марли отошла с презрительной ухмылкой.

Лютня Мортимера зазвучала неровно. Казалось, беспечная болтовня, разгоняющая страх, уже не возобновится. Марли прошествовала к лестнице, где куталась в меха Ровена, и села рядом с ней, похрустывая косточками пальцев, оцепеневших от холода. Ровена высвободила из-под себя край шкуры и набросила его, как полог, на плечи Марли. Они обе легко уместились под мехом.

Не говоря ни слова, Марли съежилась, прижавшись к теплому телу Ровены. Они долго сидели так, пока голова Ровены не склонилась на плечо Марли и Ровена забылась кратким тревожным сном.

Ровена очнулась, пробужденная тишиной, такой глубокой, что она показалась ей продолжением сна. Она открыла глаза и увидела насмешливый взгляд Марли. Безмолвие, разлитое кругом, не нарушалось ни шепотом, ни шорохом. Это была не просто тишина. Это было ужасное отсутствие звуков, как будто стихло даже биение сердец. Марли отбросила шкуру, и они взглянули наверх. Тени под стропилами не давали никакого ответа.

— Ветер, — раздался чей-то сдавленный шепот. — Ветер прекратился.

— Разве? — Голос, который произнес это, принадлежал той веснушчатой девушке, которая всунула свой платок в руку молодого рыцаря. — Он и правда прекратился или мы просто не слышим его? — В ее голосе слышались истерические нотки. — Может быть, мы уже засыпаны заживо и не можем ничего слышать. Может быть, мужчины стоят снаружи и умоляют нас впустить их, а мы не слышим. Может быть, они погибают прямо сейчас, когда мы сидим и шьем здесь. Может…

— Замолчи! — Марли мгновенно оказалась рядом с ней. В тишине раздался звук пощечины. Девушка опустилась прямо в объятия какой-то почтенной матроны.

Женщина в упор глядела на Марли.

— Я говорила моему мужу, что нам не следует приезжать сюда. Вся Англия знает, что твой брат сумасшедший. Распустил всех своих рыцарей. Живет как отшельник, которому прислуживают лишь уроды да крестьянские девки. Позволил тебе одичать, как зверю, вместо того чтобы запереть в монастырь, как и следовало бы. Карлеон проклят. Проклят темными делами его хозяина.

Шея Марли покрылась густой краской. Леди Алиса нервно сжимала кусок батиста тонкими пальцами, видя, как Ровена встала между Марли и вопящей матроной. Дамы, никогда не слышавшие от нее ни слова, напрягли слух.

— Вы не имеете права говорить так.

Злобный взгляд женщины обратился на Ровену.

— Кто ты такая, чтобы защищать его? Мы знаем, где он держит тебя по ночам. Прикованной к его кровати, принуждаемой удовлетворять его самые черные и неестественные желания. Ты должна бы всей душой желать его смерти. — Женщина погладила волосы рыдающей девушки, уткнувшейся ей в колени.

Ровена подавила возникшее на мгновение абсурдное желание расхохотаться, но жестокие слова и внезапное осознание ее собственных чувств не показались ей очень уж смешными.

Голос ее прозвучал слабо и тихо, как бы издалека.

— Вам придется извиниться перед сэром Гаретом, когда он вернется.

— Если он вернется, — прозвучал подавленный и полный горечи голос Марли.

В повисшей тишине послышался отдаленный звук, глубокий и низкий, как гул далекого океана. Нахмурившись, Ровена наклонила голову, напряженно прислушиваясь. Леди Алиса встала. Голоса. Мужские голоса, поднимающиеся в пении, грохочущие и вибрирующие. И за каждым вздымающимся припевом песни слышался удар, как будто гонг звучал где-то глубоко под водой.

Девушка с золотисто-каштановыми волосами выпрямилась.

— Святая Богоматерь, огради нас. Они мертвы. Мы слышим их ангелов.

Мортимер отбросил лютню.

— Если ангелы поют такую песню, то что же вытворяют черти в аду?

Потусторонний хор доносился все громче:

Постареть мне, друзья, невозможно:

Дженни вряд ли допустит того.

Пока бедра ее — словно ножны.

Что как раз для меча моего.

Губы Ровены изогнулись в улыбке. Массивная дверь затряслась. Видимо, изрядное бревно на манер осадного тарана разбило вновь накопившийся снег и ударило по прочному дереву.

— Наши прекрасные леди запрещают нам войти? — раздался голос, принадлежавший, несомненно, Блэйну.

Жилистые руки Мортимера напряглись от усилия, так он спешил, открывая дверь.

— А я-то здесь на что?! — Он распахнул дверь. Дамы чуть не сбили его с ног, бросившись вперед визжащей и плачущей от радости толпой. Мужчины ворвались им навстречу. Лед и снег окутали каждый волосок меха и каждую нить одежды, превратив их в заиндевевших великанов. Каждые двое несли на шесте подвешенного кабана с застывшей на кровью. Зал огласился радостными криками.

Ровена одиноко стояла среди опустевших кресел. Ее глаза затуманились слезами, когда Марли бросилась на шею снежного гиганта, стоявшего в дверях. Освободившись наконец от ее объятий, он опустил ее на пол, сбрасывая снег со своих темных волос. Его щеки пылали здоровым румянцем, зубы сверкали сквозь обмерзшую бороду улыбкой, в которой не было и намека на прежнюю горечь, когда он принимал объятия и приветствия как женщин, так и мужчин. Сверкая темными глазами, он подхватил под руку леди Алису.

Внутри Ровены все сжалось, она окончательно поняла, насколько сильно овладели ею чувства к Гарету, как буря налетевшие на нее. Надеясь, что ее никто не видит в этом радостном хаосе, она поднялась по лестнице наверх, волоча за собой меховую шкуру с постели Гарета.

Данла дважды стучала ей в дверь, затем приходила еще, позже. Каждый раз Ровена отвечала одно и то же:

— Уходи. Я больна.

Взрывы музыки и радостных криков доносились до ушей Ровены сквозь каменный пол. Она глубже зарывалась в свои меха, глядя в сгущающиеся сумерки. Снег прекратился, но ветер продолжал завывать.

Ровена и впрямь была больна. Презрение к самой себе было так остро, что ощущалось как физическая боль. Как могла она быть настолько глупа, чтобы попасть в плен пары мрачных темных глаз, развитых мускулов и грубоватой речи? Она ничем не лучше леди Алисы. Несколько раз она забывалась сном, но каждый раз пробуждалась от горячечного озноба со следами слез на щеках. Ей предстояло долго лелеять свою разбитую гордость. Гарет, несомненно, будет праздновать далеко за полночь, сначала в большом зале, а затем — в спальне леди Алисы.