Археологи сразу принялись хозяйничать, а один из них отправился звать к обеду Смарагда. Тот явился через несколько минут и перед накрытым столом произнёс диковинную молитву:

– Очи всех на Тя, Госоподи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовременьи: отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнеши всякое животно благоволения.[14]

После благословления все уселись на длинные оструганные скамейки, окружившие такой же длинный стол, и принялись трапезничать. Миски и ложки к обеду здесь подавались деревянные. Знатнова это сначала удивило, но почему бы и нет? Ведь на Руси раньше никакого «люмения» или «чугуния» не наблюдалось, а из деревянной посуды вкушать даже приятнее, чем из пахнущей смертным металлом общепитовской миски.

Надо сказать, что и двойная сибирская уха ничуть не уронила достоинства русской посуды. Все уплетали её с видимым удовольствием, и на отваренную картошку с солёными грибками у многих духу уже не хватило. Все после обеда расползлись по своим палаткам, чтобы не расплескать удовольствие от трапезы.

– А вы чё? – обратился Смарагд к задержавшимся на кухне астроархеологу с московским литературоведом. – Живехонько почивать, а то к ночи не оправитесь.

– Сейчас, сейчас, Смарагд Яхонтович, – принялся оправдываться Быструшкин – Мы тут с Александром про Кешу, осьминога нашего, говорили перед обедом. Он у нас ручной и даже дрессированный. Однако иногда пошалить любит, поэтому окунуть вас обоих хотел.

– Я те дам по загривку за Яхонта. Получишь ты у меня, – пригрозил Смарагд. – А кой, бишь, Кеша? В озере который?

– Да тот, который вас обоих чуть в пруд не сволок.

– Ручной?

– Ручной, – улыбнулся Быструшкин. – Ребята говорят, нынче от всех шарахается, но у него это пройдёт.

– Ещё бы не шарабаниться! Сашка-то его оглоблей, как байстрюка оголубил. Так я думал, не выживет.

– Выжил, слава Богу! – перекрестился Константин Константинович.

– Вот и ладно. Не кожильтесь туто-ка. Всем почивать!

Такому приказу не подчиниться было нельзя. Долго ли, коротко ли, а Знатнов после знатного обеда и свалившихся на него с утра приключений мирно продремал до вечера. Когда солнце уже готовилось распрощаться с людьми до следующего утра, астроархеолог растолкал московского гостя на правах хозяина. Знатнов резво поднялся, потянулся, но, заметив за окошком навалившиеся сумерки, встревожился:

– Сколько времени? Мы не опоздаем в цитадель?

– Для этого я и разбудил тебя. А так, спи себе, благо, что сон на тебя, кроме хорошего ничего не принесёт, – Быструшкин внимательно посмотрел на гостя. – Ты готов к трапезе нашей?

– К трапезе? – удивился Знатнов. – Вообще-то ещё не проголодался. Ваша уха мне долго будет сниться, поскольку такой вкуснятины мне ни в одном московском ресторане пробовать не приходилось.

– Вот и славно, что понравилось, – кивнул Константин Константинович. – Однако, никакого ужина не будет. Наоборот, нам сейчас требуху набивать разносолами не стоит. Трапеза ожидает, только духовная. Ведь я же говорил, ты – избранный. А я лишь потому, что нашим старцам четвёртый нужен.

– Вы уж своё-то значение в этой истории не приуменьшайте, просто no comilfo.[15] Каждый в этом мире исполняет то, что ему предназначено. Разве не так?

– Так, – согласился Быструшкин. – Только лучше лишний раз покритиковать самого себя, чем превознести над остальными. Ведь тщеславие – один из самых возлюбленных наших грехов Сатаны, постоянно подкидываемый нам по разным случаям. Согласен?

– Увы, – в свою очередь согласился Знатнов, – Старец Смарагд нас уже ждёт?

– Он всегда нас ждёт, – пробормотал Быструшкин, – поскольку живёт немного быстрее, чем мы. Изогнутость времени и пространства по теории Козырева для него обычна, а вот мы очень часто воспринимаем это с большим трудом, как будто ущербные какие или побирушки на церковной паперти. Иногда мурашки холодным потом по спине от этого ползают. У тебя никогда такого не было?

Они вышли из вагончика, где почивал Знатнов, и увидели на брёвнышке возле тлеющего костерка ожидающего их Смарагда. Под навесом за обеденным столом ужинали остальные археологи. Быструшкин подошёл к ним, отдал несколько «Ценных Указаний» и пустился догонять старца с московским гостем, шагавших уже к Аркаиму.

Все трое вскоре добрались до городских ворот и принялись подниматься к цитадели по винтовой дороге. Проходя мимо пруда, Александр Викторович с опаской покосился на спокойную поверхность. Вдруг в самом центре водоёма вспухло облако, словно фонтан ударил со дна, но никто не вынырнул. Круги расплылись во все стороны и водная гладь снова успокоилась.

«Однако осьминог чувствует, что где-то рядом идут обидевшие его, – про себя отметил Знатнов. – Что делать, животные извинения не принимают. Придётся смириться и на всякий случай не попадаться осьминогу под горячее щупальце».

За воротами цитадели ничего, на первый взгляд, не изменилось, вот только вечерние сумерки принесли сюда парящую в воздухе тревогу. Казалось бы, кого здесь бояться? Однако, Александр Викторович, бросив мимолётный взгляд на Быструшкина, заметил, что тот зябко передёрнул плечами, хотя вечер был далеко не студёным. Скорее всего, у него те же ощущения. Но затевать об этом разговор сейчас было не к месту, да и не ко времени.

Пришедшие остановились внутри цитадели меж двух оживлённых стараниями археологов пирамидами, ожидаючи Екклесиаста. Тот не заставил долго ждать. Он был в том же полотняном подряснике, только на груди поверх красной епитрахили висел наперсный крест, привидевшийся императору Константину с двумя перекрещенными буквами «Хи-Ро». Такой же формы крест высился над пирамидой черепов, и Александр Викторович невольно посмотрел в ту сторону. Знатнову вспомнилось, что Константин увидел в небе под крестом надпись «In hoc vinces» – сим победиши. Что же, ожидается какое-то сражение? Но с кем? Где враг, которого надобно побеждать Константиновым крестом?..

Подошедши, старец благословил всех троих и направился к пирамиде, сложенной из камня. Сам он встал с северной стороны пирамиды, Смарагда поставил с южной, Быструшкина с западной, а Знатнову досталась восточная. Александр Викторович не знал, почему такая расстановка сил, но чувствовал, это неслучайно, а все случайности выстраиваются в определённые закономерности.

Екклесиаст поднял вверх руки, простирая ладони к пирамиде. То же самое сделал и Смарагд. Это была молитвенная поза оранта. Именно так стоял Моисей, молясь во время битвы израильтян, и те побеждали, пока он не опускал рук. Значит, западному и восточному участнику предстоящей мистерии осталось повторить движения старцев. Когда все встали, как надобно, Екклесиаст принялся читать молитву, да так громко, что голос его можно было, наверное, услышать в походном лагере археологов.