– А ты не отказывался? Ты ведь был совсем молодой.

– Если бы я отказался – меня не взяли бы в армию. Да и почему я должен отказываться? Кто-то должен заботиться о них. Мне по крайней мере не предлагали посвящать этому всю жизнь. Работая в колонии, я видел и разгребал много грязи, а отдачи не получал никакой – лучше нашим пациентам мы сделать не могли, они все время оставались такими, как были. И умрут они такими же. Но, обеспечивая более или менее комфортные условия им, мы сами чувствуем себя людьми.

– Ты любопытный человек, Никита. – Дженни откинулась на спинку кресла. – Я очень многого о тебе не знала, хотя, как мне кажется, в письмах ты рассказывал о себе все.

– В жизни каждого человека есть моменты, которые он не слишком любит вспоминать. Мой пробный призыв оставил не самые лучшие впечатления. За несколько месяцев, проведенных в лесной колонии, я сильно повзрослел. Может быть, мой характер был бы лучше, если бы меня не бросили в бурный поток, чтобы научить плавать. Может быть, нет. Не знаю…

– Давай еще выпьем? – предложила Дженни.

– Давай, – не стал спорить я и нажал на кнопку вызова стюардессы.

В аэропорту мы взяли две стеклянные фляжки с коньяком и бутылку содовой. Несколько лимонов и большую кисть аргентинского винограда купили по дороге в овощной лавочке – сотни таких лавок были разбросаны по всему городу. Ехали мы на такси – все равно автобус довез бы нас только до Дома офицеров, потом пришлось бы ловить машину.

Таксист попался неразговорчивый, машина его была большой и мрачной – огромный черный «Мерседес». Я не удивился бы, если бы узнал, что его переделали в такси из катафалка. То есть понятно, что никакой городской совет не дал бы разрешение таксисту с таким автомобилем, но нечто схожее между нашим такси и катафалком присутствовало.

– Мне страшно, – призналась Дженни, когда на город опустились сумерки и мы преодолели уже больше половины пути. – Страшно, как никогда.

– Ты боишься людей, что следят за нами? Провокаторов?

– Не знаю. Просто боюсь. Мне тоскливо и одиноко.

Девушка уткнулась мне в плечо.

– Ничего… В моем доме крепкие стены, и соседи всегда помогут. Сейчас мы приедем, запрем ворота – и будем пить кофе с коньяком. Закусывать виноградом. Это так приятно… Завтра утром сегодняшние страхи покажутся тебе смешными.

– Нет, не покажутся, – серьезно, даже строго ответила Дженни. – Старый континент, старые традиции. Здесь все дышит историей. И не только в Стамбуле, но и в этих степях. Ведь где-то здесь шел Олег, чтобы прибить свой щит на ворота Царьграда. И здесь его ужалила змея, выползшая из лошадиного черепа.

– Не здесь, гораздо западнее. В этих краях Олег вряд ли бывал, но тут не раз проходили орды Чингисхана и его потомков.

Таксист остановил машину около ворот. Я расплатился, помог Дженни выйти, открыл калитку. Девушка подозрительно оглядывалась по сторонам. Поглядывала даже вверх, словно опасаясь, что с темных небес на нее спикирует зубастое летающее чудище.

– У меня ведь серебряная шпага, – улыбнулся я Гвиневере. – Против нее не устоит никто. Верно?

– Надеюсь, что так.

Мы вошли во двор. Все было спокойно. Сигнализация активирована, тревожные огоньки не мигают. Не похоже, что кто-то проникал в дом во время нашего отсутствия. Да и сколько нас не было? Меньше суток.

– Кстати, почему ты решила сделать мне такой подарок? – спросил я, наполовину вынимая клинок из ножен. – Не потому ли, что считала, будто Россия полна вампиров и прочей нечисти?

– Нет, не поэтому, – покачала головой Гвиневера. – Такая шпага была у Корвина – героя моей любимой книги. Правда, выковали ее на камне, служившем подножием призрачной лестницы, при свете луны, а не под механическим молотом на заводе моего отца, – но серебро есть серебро. Надеюсь, эта шпага всегда будет защищать тебя.

– Спасибо, Дженни.

Я так растрогался, что наклонился и поцеловал девушку. Хотел в щеку, но в последний момент она повернулась, и наши губы встретились. Оторваться было так тяжело…

– Пойдем в дом, – предложила Дженни. – Здесь за нами подглядывают. Я чувствую.

– Пойдем. И закроем шторы, – согласился я.

В камине ждали своего часа дрова – яблоневые поленья, которые я заготавливал прошлой осенью; на столе в гостиной стояли фрукты и сладости. Оставалось только вскипятить воду и налить ее в большой фарфоровый чайник, который будет стоять рядом с камином, в тепле…

Кто-то пьет коньяк с кофе, а я заварил чай – ароматный, цейлонский. Виноград, яблоки, мед… Мы ели, пили и почти ни о чем не говорили. Все было ясно без слов – и как хорошо, когда слова не нужны!

– Я не буду ночевать одна в комнате, – заявила Гвиневера, когда чай был выпит и бутылки опустели. – Мне страшно.

– Посплю у тебя в ногах.

– Зачем же в ногах…

Девушка улыбнулась так, что мне не оставалось ничего, как взять ее на руки и отнести в спальню.

– Почему ты не сделал этого раньше? – мурлыкнула Дженни.

– Не знал, нужно ли это. Ты так молода… Не хотел пользоваться твоей неопытностью.

– А сейчас захотел?

– Да, и причем сильно.

Дженни расхохоталась, я тоже засмеялся и едва не выронил ее. Хорошо, что такая мягкая и уютная кровать была рядом.

Следственный изолятор располагался почти в самом центре города. Досадный архаизм, наследство старых и тяжелых для страны времен. Его все собирались перенести на окраину, но находились тысячи мелких причин – и бюрократические проволочки тянулись без конца. Так и жили – прекрасное, современное здание общественной библиотеки с роскошным зимним садом, одноэтажный ресторан с абхазской кухней, а напротив, через дорогу, – тюрьма, мрачное желтое здание с зарешеченными оконцами и глубокими подвалами.

Я оставил машину на стоянке возле библиотеки – парковочных мест около следственного изолятора всегда не хватало – и в последний раз спросил Дженни:

– Может быть, не пойдешь со мной?

Та покачала головой. Еще бы, какой лакомый кусочек для социолога, исследователя «отдаленной и дикой России», – побывать в настоящей тюрьме! Ну, положим, не совсем настоящей – следственный изолятор не каторга, – однако я прекрасно понимал, что Дженни отказалась бы и от поездки в Константинополь, и от бала, лишь бы оказаться за решеткой и переговорить хоть с кем-то, попавшим в «жернова системы». Пусть ее мировоззрение изменилось, пусть мы с ней стали ближе друг другу – для нее наш мир оставался чужим.

Мы пропустили трамвай, перебежали через дорогу перед носом у тяжелого грузовика и вошли в неприметную стальную дверь в глухой желтой стене. Дверь украшала лишь строгая табличка с надписью «Служебный вход». Даже здесь, в административной части здания, пахло неприятно – чем-то невыносимо казенным, затхлым, противным. На заброшенных армейских складах запах куда лучше.