с эмалью. С чего бы? Увязывается ли это с кражей у Школьниковых?

Филиппов высказал свою точку зрения.

– Знаете, что мне пришло в голову? Похоже, он хочет приобрести ценности, но боится переплатить. Вот и задавал вопросы.

– А может, продать? – спросил Арсентьев. Он вычертил на листе бумаги замысловатую фигуру и стал четкими, косыми линиями ее заштриховывать.

– Вечернее время он выбрал не случайно. В такой час люди торопятся домой или в другие магазины, – продолжал Филиппов. – Его интерес к современной огранке камней – существенная деталь…

– Вот, вот! Можно сделать общий вывод – неизвестный в камнях не ориентируется вовсе и явно таится. Если вещь своя или вещь для себя – логичнее проконсультироваться у опытных товароведов. Допустим, на Калининском проспекте, а не ехать в магазин, который на отшибе. Чего прятаться? – Арсентьев говорил отрывисто, сопровождая слова короткими взмахами ладони. На какое–то мгновение он замолчал.

– Разрешите? – воспользовавшись паузой, спросил Филиппов.

– Подожди, – остановил его Арсентьев. – Знаешь, а я с тобой согласен. Он ведь покупатель ценностей. Притом случайный. Это наиболее вероятный вариант. Любители старины, люди сведущие, знают, что якутские алмазы открыты сравнительно недавно, знакомы и с характеристикой огранки. А мужчина этот – знаток в камнях так себе.

Арсентьев встал. Сразу же поднялся и Филиппов.

– Похоже, вырисовывается новая версия по краже у Школьниковых, – быстро сказал Филиппов.

– Не исключено! Здесь есть над чем пошевелить мозгами.

Но в ней одно уязвимое место… Хотя… – Арсентьев надолго задумался. – Надо попытаться установить личность твоего незнакомца, – словно отметая сомнения, проговорил он.

– Само собой. Дело стоит этого. Я готов на любую черновую работу. Только в громадном городе его искать как иголку в сене… Что я должен делать?

Арсентьев усмехнулся.

– Что и всегда – искать. А насчет иголки – не скромничай. Ты у нас самый мудрый. У тебя способность конкретно мыслить. Вот и мысли. Розыск не усложняй. Раз есть покупатель, должен быть и продавец. А он, по версии, вор. Кражу у Школьниковых совершили не тени, а люди. Поразмысли над ее способом. Он о многом говорит. И кто совершил, и как совершил… А это уже половина успеха.

– И даже кто? – усмехнулся Филиппов.

– И даже кто! – с серьезным видом ответил Арсентьев. – Такую кражу случайный человек не совершит, а опытных преступников не так уж много. Не всякий на квартирные кражи способен. Ты же не пойдешь к кондитеру пальто шить или простуду лечить? На это другие люди есть, которые с этим делом справятся. Понял?

– Понял, – бодро ответил Филиппов. Глаза его смотрели лукаво. – Работы вроде на час осталось!

Арсентьев иронии не принял.

– Поезжай–ка в МУР и запроси, кто значится там из воров по такому способу краж. С этого начни.

– Все?

– Нет, не все. Заодно заскочи к Филаретову. Он работает по такой же краже, что и мы!

Оставшись один, Арсентьев вооружился ручкой и стал быстро набрасывать план неотложных мероприятий, которые необходимы были для раскрытия кражи. Это была сложная, напряженная работа. Он писал скупые профессиональные фразы, вдумчиво вкладывал в их смысл самое основное. Количество версий не расширял, сосредоточивал внимание на наиболее важных. Предусмотрел и полученную от Филаретова с час назад информацию о краже у Архипова.

Сегодня этот план придется обсуждать у руководства.

Начальство серьезно относилось к таким документам. Они обеспечивали активный поиск, а подписи – уверенность в точном выполнении намеченных мероприятий. Вошла секретарь с папкой.

– Сегодняшняя почта, – пояснила она. Арсентьев взял папку и подержал ее на весу.

– Ну и ну! – недовольным тоном проговорил он. – Самая настоящая бюрократия.

Наскоро полистав документы, успокоился. Большую их часть составляли ответы на его собственные запросы, в которых он заметил часто повторяющуюся фразу: «Учитывая важность проводимых мероприятий, прошу вас срочно исполнить…» Фраза эта была и на письмах, имеющих второстепенное значение.

– И я хорош тоже. Бумажками возмущаюсь, а сам настоящий бюрократ. Вот до чего доводит инерция привычки, – ответил он и нахмурился. Еще раз, теперь уже внимательно, перелистал почту: протоколы опросов, выписки из актов экспертиз, справки, характеристики… Быстро расписав оперативникам поступившие материалы, Арсентьев принялся читать заявления. К ним он относился с особым вниманием. Это не жалобы, в которых звучат резкие, обидные фразы: «Я буду вынужден обратиться в вышестоящие инстанции… Я не думал, что ваши сотрудники окажутся бессильными… Прошло пять дней, а преступники не пойманы…» В таких жалобах чувствуется образованность авторов, но редко встречается справедливость. Это, наверное, оттого, подумал Арсентьев, что, когда вопросы касаются личных интересов, чувство справедливости к другим людям забывается.

Борщева взяли на стоянке такси, когда он укладывал чемодан в багажник. Поначалу он растерялся, но уже в машине обрел душевное равновесие и в отделении милиции вел себя спокойно.

Казаков, закрыв дверь, с озабоченным видом подошел к своему рабочему столу.

– Присаживайтесь.

– Я уже насиделся, – ответил Борщев, играя желваками, и шагнул к столу, стоявшему поодаль.

– Не туда. Ближе!

Борщев пересел и, сохраняя невозмутимость, выдержал строгий взгляд Казакова. Он думал о том, говорить ему о порезе сразу или ждать вопросов оперативника. Конечно, в теперешнем положении было бы лучше рассказать самому, но шевельнулась привычная мысль: отрицая вину, можно попытаться покрутить капитану голову. Еще неизвестно, что знают о нем в милиции.

– Ну что, Борщев? Наберетесь духу и все расскажете или вопросы задавать? – спросил Казаков, угадав его состояние.

Борщев, оценив все «за» и «против», сверкнул своими ослепительными зубами:

– Вообще–то нашему брату всегда лучше вопросы, но я отрекаться не стану. Признаюсь! – и поднял шутливо руки. – Только зачтите как явку с повинной. Может, условное выколочу.

Казаков смотрел сердито.

– Об условном можно мечтать. Вам срок маячит, – прямо сказал он. – А вот правда всегда для вашей пользы: убытка нет, а выгода точная. Судом зачтется…

– Хорошее утешение! Лучше некуда.

– Зато верное.

Борщев, в сущности, и сам знал, что шансов у него выкрутиться из дела никаких нет, что срок ему будет. Поэтому решил не разыгрывать спектакль. Сказал легко:

– Смехота! Интересно, как это я оперу первый раз в жизни буду правду говорить.

– Рассказывайте, не стесняйтесь. Курите?

– Нет.

– Чего же?

– Жить дольше хочу.

– Ну–ну…

Борщев заговорил о своей нескладной жизни, потрепанных нервах. Выжав из глаз скупые слезы, вспомнил о сыне и жене, которая четыре года верно ждала его с последнего срока. Ругнул потерпевшего и обвинил его в несправедливости…

– В чем же не прав он? – спросил Казаков. Борщев оживленно произнес:

– Он мне по воле четвертную был должен. Стал спрашивать, а он с кулаками. Я защищался… Чего удивляетесь? – спросил уже нервно.

– Выходит, он с кулаками, а вы с ножом? –