– А он может вернуться? – вдруг выпалил мальчик, – Ведь если он сможет вернуться, то сможет всё изменить, он же бог!

Отец задумался.

– Может, – ответил он, – ты прав, мальчик мой, проклятие может отменить только бог или Смерть. Но человек только тогда станет богом, когда всё вокруг него умрёт. Бог снова станет собой, но проклятие не с кого будет снимать. Оно уйдёт вместе с теми, на ком лежит.

Мальчик в глубокой задумчивости утопал в одеяле. Усталый отец печально глядел на белые хлопковые волны. Они так хотели, чтобы уют этой ночи прошёл бы с ними до самой вечности…

– Но когда бог родится, – вновь заговорил отец, – то не сможет начать всё сначала, потому что память о нём умрёт. Он останется таким, как был, но вокруг не будет ничего. Бог останется единственным человеком.

Отец на мгновение осёкся. Посмотрел на своего сына, глаза которого начали потихоньку закрываться, и взял с тумбочки опустевшую кружку с дракончиком. Грудь парня медленно поднимала собой одеяло.

– Так он и скитается, а жалость терзает его, гонит по звёздам, – продолжил отец, – Потому человек и не найдёт себе места, его просто нет. Если всё вокруг умрёт, то он останется один, а если будет жить, то не останется его самого. Бог лишил себя места, когда умер, а человек не может его найти, потому что оно внутри него. Но об этом забыл. Точнее, никогда не помнил. А если бы помнил, страдал ещё больше. Ведь боги страдают больше, чем люди.

– Пап, – хрипло позвал мальчик, – а… ты знаешь, чем всё закончится?

– Ничем, – сказал отец, – Ещё даже ничего и не начиналось. Люди всё ещё ждут его. Но он не придёт, потому что вспомнить об этом не сможет.

Сын закрыл глаза, на его бледном личике расцвела задумчивая улыбка. Внутри него, по сердцу, ручьями журчал чай, и осенние листки падали с золотых деревьев и плыли по ним до самого горизонта. Мальчику становилось всё теплее и теплее, в мыслях своих он обращался к тому человеку, меж звёзд, и просил его вернуться. Просто вернуться домой.

– Ты хорошо рассказал, пап, – сказал мальчик.

Отец улыбнулся, выключил лампу и осторожно накрыл одеялом худые плечики.

– Отдыхай, дружище, – ответил он, – Постарайся сегодня немножко поспать, ладно?

– Хорошо, – пообещал мальчик, – Ты тоже.

Отец, бредя во тьме, тихонько вышел из комнаты под чуть слышный звон опустевших кружек. В полумраке кухни его ждал ещё теплый чайник и громкие часы.

Он поставил кружки на горбатый стол, вернулся обратно к двери и закрыл её, придержав ручку, чтобы сын не услышал щелчок замка.

Только тогда он позволил себе холодный приступ кашля. Тот когтями разорвал его грудь и наполнил глаза пёстрыми огоньками. Отец согнулся, еле-еле удержался на ногах. Вскоре он ощутил, как его рот наполнился мокротой.

Оторвав платок ото рта, отец увидел то, чего не хотел видеть больше всего на свете. Он сел на пол, прислонился спиной к стене…

…и тихонько заплакал.

Униженные и обозленные, мы тянули свои обожжённые пальцы раз за разом, чтобы обжечь их снова. Чувствуя тяжесть самой Вселенной под ногтями, уставшие и с бледностью мертвеца, мы тянулись к чуду, да так, как будто оно существует на самом деле. Дураки с грустной улыбкой…

Дверь опять закрылась за мной. Как раз после того, как я допил свой последний стакан огненной воды и выбросил ключи в пропасть лестничной клетки. Я слишком часто возвращался в свою задрипанную комнатку, чтобы теперь пожалеть об этом. Где-то рядом со мной искрил электрический щиток, ничего, скоро перестанет, он всегда так.

Путь по лестнице оказался довольно трудным. Очень мешала осыпающаяся штукатурка и дрожащие ступеньки, но каким-то чудесным образом я смог осилить их, не поломавшись. Пока рукав покрывался побелкой со стены, я всё думал о том, как раньше бегал по этому дому и кидал горящие спички в потолок. Вернее, не я, а мои друзья, я в это время пилил скрипку, без особого успеха кстати.

О том, как меня первый раз встретил двор, как вскрыл мою душу вместе с кожей на коленке, как я бегал от собак, как вернулся обратно за уроки и продолжил молча трудится, мне не вспоминалось. Вот и сейчас я вышел из дому, уже ничего не боясь и не прикрываясь обшарпанной дверью от летящих в меня камней. Вышел так, как выходил до этого множество раз после того, как закончил институт.

Погода шептала. Вокруг пело лето, шумели ослепительные зелёные деревья, суховей сметал с асфальта пыль. Здесь редко бывают ясные дни, так что каждый безоблачный час стоил половины жизни. Правда, небо слегка отдавало красным, но это ничего.

Я спустился вниз со ступенек дома и пошёл со двора прямиком на улицу, мимо дома, из которого шёл дождь. Она всегда была живописной в такие дни, почему бы и не прогуляться сегодня, верно? Тем более, давно уже пора, а то всё некогда да некогда, так и о главном подумать не успеваешь.

Помню, как шагал в институт именно по этой улице. Как частенько меня обливали заботой хамоватые водители, как намокали конспекты, как я еле доползал домой от голода. Как мёрзли мои пальцы, когда меня несло в темноту через снег, как надежда на красный диплом серебряной мелочью звенела у меня под сердцем.

Именно с этим дипломом меня и приняли на работу. Именно его я повесил на стенку среди множества других грамот и сертификатов, что поддерживали стены моего закутка в офисе. «Несущие регалии», так я их в шутку называл. Во всяком случае, они хоть как-то сдерживали холод через тонкую фанеру.

На сей раз улица стояла в пробке, но никто не бибикал и не шумел, всё было очень чинно, можно даже сказать, культурно. Навстречу мне пробежали какие-то женщины, крича и ругаясь. Я им не ответил, вместо этого продолжил шагать вдоль домов, любуясь на рыжие стёкла окон. А вокруг становилось всё теплее и теплее…

На моей груди, под белой рубашкой, греется на цепочке монетка. Первая, которую я заработал, ещё старенькая. Местами она уже стёрлась, кое-где у бортиков покрылась патиной, она всё ещё сохраняла блеск былого величия. Я хранил её с самого детства. Когда я впервые её получил, то, честно говоря, попросту не знал, что с ней делать, а потом стал беречь уже по привычке.

По другом краю улицы бежит мужчина с чемоданом, а навстречу ему идёт человек. Идёт, так же, как и я, спокойно перебрасывает ноги в брюках. Позже я понял, что это мелькает в стеклянной витрине моё отражение. Мы приветливо помахали друг другу.

– Что, тоже идёшь на прогулку? – крикнул я ему через всю улицу.

Они ничего не ответил. Мы оба пожали плечами и побрели дальше.

Когда человек свернул за угол, я на мгновение остановился и окинул взглядом перекрёсток. Словно крохотное поле после битвы, он встретил меня тишиной и лаской погасших огней. На столбах не горели светофоры, а со стен домов тоскливо поглядывали протухшие вывески. Только продолжали трепетать на ветру древние объявления о продаже лосиных рогов в чужих гаражах.