— Да, дела у вас, однако… — после ухода Макарыча задумчиво произнес Вьюн. — Ох, что-то зябко мне на душе стало, прямо кошки скребут, никогда еще так не было, даже перед последней посадкой… Вы как, Юрий Андреич, в предчувствия верите?

— Иногда, — ответил Юрий.

Вьюн сказал:

— Вот у меня сейчас — как раз они самые, предчувствия. И быть мне последней падлой, если я вам скажу, что они добрые…

На это Юрий уже ничего не ответил, ибо предчувствия вора он сам сейчас целиком разделял.

* * *

— Видал? — спросил один человек в штатском другого.

— Ну, ковер, — ответил тот, другой, — мало ли…

— А что его то вносят, то выносят, тебе не подозрительно?

— Чего подозрительного?.. Все-то ты… Что ли, не опохмелился?

— Отставить разговорчики! — вполне по-военному прикрикнул первый штатский на второго.

— Есть отставить!..

Почти сразу же после ухода вора Васильцеву позвонила Пчелка. По некоторой развязности тона Юрий понял, что бандерша, хоть и не сильно, но все же несколько навеселе:

— Ах, Юрочка, что бы ты, интересно, делал без своей Пчелочки, миленький?!

— Что, есть новости? — довольно сухо спросил он.

— А я стала бы звонить просто так, потрепаться? — ответила она вопросом на вопрос. — Больше мне трепаться, что ли, не с кем?.. Нет, я могу и на завтра отложить, если ты сейчас не в духе.

— Давай выкладывай! — потребовал Васильцев.

Но Пчелка из привычного кокетства заупрямилась:

— Грубо разговариваешь, Юрочка. Не душевный ты какой-то нынче. Я ему ласково, а он сразу — «выкладывай»!.. Вот и накажу тебя за недушевность твою. Небось не терпится узнать, что за новости, — а ты, Юрочка, теперь у меня потерпи. Вот приедешь, уважишь Пчелочку, бутылку хорошего ликерчика привезешь — тогда и получишь свой сюрпризик.

Ах, сыт был уже сегодня Васильцев всякими сюрпризами! И сейчас он сердцем чувствовал недоброе.

— Прошу тебя, будь осторожна, — попросил он.

— Ты же меня знаешь — я всегда осторожная, особенно с мужским полом, — игриво отозвалась Пчелка, — потому, наверно, и жива пока еще.

Это ее «пока еще» сейчас особенно не понравилось Васильцеву. Видела бы она полчаса назад полковника Головчухина — может, и разговаривала бы по-иному.

— Слышишь, ради бога, будь предельно осторожна! — почти с мольбой повторил он.

— Так ты едешь или нет? — не слушая его, отозвалась Пчелка. — Что-то мне кажется, ты, Юрочка, не особо торопишься. Ну, твое дело, смотри…

— Будь осторожна! — повторил Васильцев. — Ты где сейчас?

— Сижу у себя, пасьянсик раскладываю на одного знойного брюнета.

— Вот и сиди. Дверь обязательно запри, и все окна тоже. Засов на двери есть?

— Есть… Но ты какой-то сегодня, Юрочка…

— На засов тоже задвинь! — перебил ее Васильцев. — И до моего приезда никому — ясно? никому! — не открывай! — Больше не слушая ее, он положил трубку.

— Что там случилось? — спросила Катя.

— Пока еще ничего, — проговорил он. И снова это нечаянно брошенное «пока еще» не понравилось ему.

Катя решительно шагнула к двери:

— Я с тобой.

Юрий кивнул. Вообще-то при разговоре с Пчелкой Катя была лишней — бандерша женщин не особо жаловала и при них не разговаривала о серьезных вещах, да и Катя могла отбиться хоть от десятерых, так что, по всему, лучше ей было остаться дома. Но Головчухин тоже был не ребенок — а вон как оно… Нет, пусть лучше Катя будет с ним!

Выйдя из дома, они поймали такси, и Юрий, назвав адрес, приказал таксисту:

— Гони! Плачу двойной счетчик.

— Что, куда-то опаздываете, товарищ?

Юрий кивнул и про себя подумал: «Только вот не опоздать бы!..»

Благо, была ночь — машина мчалась по Москве на предельной скорости. Только по дороге он вспомнил, что не захватил для Пчелки ее любимый ликер «Бенедиктин» — глядишь, она из-за этого снова раскапризничается.

«Если доживет», — непроизвольно подумал он и сказал таксисту:

— Можно еще быстрее?

Пчелка жила на окраине Москвы, в роскошной двухэтажной вилле в престижном дачном поселке. В действительности эта вилла была борделем для самых высокопоставленных клиентов. Дорога, которая обычно занимала не менее полутора часов, при такой езде не отняла и сорока минут. Однако чем ближе была ее вилла, тем отчетливее Юрий чувствовал недоброе.

* * *

Без звонка они с Катей вошли в дом. Входная дверь виллы была почему-то не заперта, что не на шутку настораживало. И охранники не встречали на пороге. «Не успел…» — обреченно подумал Васильцев, быстро проходя через просторный холл.

Со второго этажа раздавались звуки ругани и увесистых шлепков. Они бросились туда и застали сцену, которая при других обстоятельствах могла бы показаться даже забавной. В гостиной стояли навытяжку два мордоворота-охранника, а сухонькая старушка, восьмидесятилетняя мать Пчелки, изо всех сил лупцевала их по откормленным щекам и, захлебываясь слезами, приговаривала:

— Не уберегли!.. Крошку мою не уберегли!.. Красавицу мою!.. Мало вам платили, гады?.. Мало себе рожи отъели, засранцы, на ее харчах?.. А вы не уберегли, не уберегли, говнюки!.. — При каждом слове она отвешивала по хорошей пощечине. Пощечины следовали с такой частотой и звучали так хлестко, что казалось, здесь полощут белье.

Когда старушка немного выдохлась и на миг перестала их лупцевать, один из охранников, с белыми, как у альбиноса, волосами, проныл жалостно:

— Так ить у самой двери стояли, не отходя, вот ей-ей…

— А из комнаты она ж сама нас выгнала, — вставил другой, чернявый. — И на засов заперлась… Кто ж знал?..

Старушенция после этих его слов обрела новые силы и стала хлестать по их бульдожьим рожам с удвоенной частотой.

— Кто знал?.. Кто знал?.. Вам за что, дармоедам, деньги плотят? Чтоб знать?.. Вам плотят — чтоб охранять!.. А вы — не уберегли!.. Перерезать вас, как боровов!..

Все было Васильцеву ясно: Пчелки уже нет в живых. Оставалось лишь узнать, как это было проделано. Подойдя сзади, он спросил:

— Где она?

Старушенция обернулась и при виде Васильцева, разрыдавшись, повисла у него на шее, запричитала:

— Убили крошку мою, красавицу мою!.. Звери!.. А эти дармоеды… Не уберегли… Говнюки эти!..

Она было собралась возобновить мордобой, но Васильцев придержал ее и гаркнул на охранников:

— Почему входная дверь открыта?!