Такого города она еще никогда не видела. Улицы были полны народа, и, хотя люди не веселились, она заключила, что они отмечают какой-то праздник. Автомобили (которые они приняла за повозки) неприятно дымили, проезжая мимо. Она решила несколько минут провести в толпе, дабы убедиться, что ее действительно не узнают, а потом отправиться в тихое место на природу и больше в город не возвращаться.

Внезапно среди уличных запахов она уловила слабое благоухание ладана. Слева от нее была церковная дверь. Святая Розенда повернулась и вошла.

И тут же поняла, что все не так. Свет внутри был точно от солнца и исходил не от свечей. Музыка была не такая как нужно. Она слушала, пока не начал говорить священник. Ни единого слова разобрать не удалось. И тут она с ужасом поняла, что он говорит не на латыни, а на уличном языке.

Желая лишь одного — схватить этого человека и прервать поток богохульств, Святая Розенда помчалась к алтарю. Несколько прихожан заметили ее, но не пытались остановить. Даже когда Святая Розенда оказалась перед священником, он продолжал машинально произносить мерзкие слова, глядя ей в лицо.

Двумя руками она толкнула его в грудь, и на миг они сцепились; подбежали люди. В разгар борьбы с головы святой Розенды сорвали шелковый платок, и на глазах у всех огненный круг вспыхнул над ее головой. Она не стала дожидаться реакции священника или паствы и снова стала привычно невидимой. Единственной переменой, с которой она не готова была смириться, оказался упадок богослужения, и теперь у нее больше не осталось ни малейшего желания пребывать на Земле. Быть может, вернется через несколько столетий: Святая Розенда надеялась, что к тому времени дела, наконец, поправятся.

1987

переводчик: Дмитрий Волчек

(отправлено Памеле Лёффлер)

Постараюсь быть кратким, чтобы не особо утруждать тебя чтением. Знаю, как тревожатся женщины, когда им предстоит поселиться в новом доме, управляться с новой прислугой, принимать все эти невыносимые решения о том, как расставить мебель и где разместить вещи.

Наконец-то выдался чудесный солнечный день. Всю прошлую неделю дождь лил и лил, так что внезапное явление света воодушевляет. Благодаря солнцу я стал думать о тебе: ты ведь тоже его любила. Ты по-прежнему загораешь — или там, где ты сейчас, слишком жарко? Я бросил это дело давным-давно: у слишком многих знакомых появился рак кожи.

Так что утром я проснулся с мыслью: сегодня напишу Памеле. Знаю, прошло много времени с тех пор, как мы виделись или общались, но я следил издали за твоей деятельностью по источникам, которые принято считать ненадежными: «Тайм» и «Интернэшнл Хералд Трибьюн». И теперь могу тебя поздравить. (Нет ничего святого: все знают, как много ты получила. Но даже такая сумма не погубит старую Лёффлер, так что не кори себя.) Могу только отметить, что порой чаша весов склоняется к справедливости, и я счастлив, что тебе удалось изведать этот феномен на собственном опыте.

Уже отчасти представляю, где ты теперь обитаешь: на северном побережье Мауи. Я даже нашел Каулуи и Паукокало. Изучая карту, я не мог не заметить, что весь западный берег гавайского острова украшен потоками лавы, о чем ты, вне всяких сомнений, знаешь. Забавно, что каждый из них поименован в честь года, когда эта субстанция стекла по горному склону, так что тут имеются Поток лавы 1801, Поток лавы 1859, Поток лавы 1950. Напоминает улицы в латиноамериканских странах, названные в честь знаменательных дат. «Он живет на углу Четвертого апреля и Девятнадцатого октября».

Помню, когда люди меня спрашивали, чем занимается Памела, я отвечал: «О, она занята собственной красотой». Помню также, что мне устраивали нагоняй за столь легкомысленный ответ. Но что тут не так? Разве это не верно? Ты красива (как мы знаем) и остаешься красивой благодаря своей целеустремленности. Это требует сосредоточенности и напряжения. Иначе на свете и не было бы Лёффлер.

Теперь пытаюсь вообразить тебя в неамериканских декорациях нашего пятидесятого штата. Носишь ли ты бриджи, как Карен Бликсен в Кении? Когда выпадет минута, пришли фотокарточку. Буду ее ждать.

(отправлено Памеле Лёффлер)

Нет, трехмесячное молчание вполне простительно. Удивлен, что ты вообще нашла время ответить. Большинство обстоятельств, которые я хотел выяснить у тебя в прошлом письме, но воздержался из деликатности, похоже так или иначе благополучно разрешились: водопровод, прислуга, продовольствие, соседи. Упомянутые последними, сдается мне, имеют первоочередное значение. Великолепно, что ты обнаружила голливудскую публику всего в шести милях от дома. Кажется, я никогда не слышал его имени. Хотя, окажись он самым знаменитым режиссером в США, я все равно мог бы о нем не слышать. Ты ведь знаешь, я никогда не любил кино. Как бы то ни было, хорошо, что они оказались поблизости и настроены общаться. Они выглядят, как echt[16]обитатели Беверли-Хиллз, но может быть, это лишь оттого, что я полагаюсь на твое описание.

Более всего рад слышать, что старые друзья собираются тебя навестить. Если Флоренс и впрямь появится (знала ли она когда-нибудь свои планы?) передавай ей сердечный привет. Могу представить, как она попадает в Сан-Франциско и решает поехать в Кармел вместо Гонолулу, а два месяца спустя, даже не предупредив, неожиданно объявляется у тебя, и как раз тогда, когда дом archicomplet[17]. Помню одну зиму, когда она не закрыла дом в Тёртл-Бэй и держала там экономку, чтобы та в ее отсутствие ухаживала за кошкой (причем полгода или больше), поскольку полагала, что кошки привыкают к дому больше, чем люди, и кошка очень расстроится, если ее забрать. При этом, вернувшись, отдала кошку кому-то из Коннектикута.

Скажи мне — ты наверняка это знаешь, раз окружена экзотической флорой: плюмерия — это то же растение, которое на Филиппинах называют иланг-иланг, а в Индии — чампак? Не пытаюсь тебя проверить, просто сам не знаю, хотя нет причин ожидать, что знаешь ты. И все же это такая вещь, которую ты можешь знать. Если нет, — быть может, знает кто-то из твоих друзей в Бостоне. Бостонцы часто знают самые невероятные вещи. Во всяком случае, раньше знали. Или уже не осталось настоящих бостонцев?

Вижу, ты понимаешь, какое удовольствие доставляет сочинение писем. В иные века это казалось очевидным, но теперь уже нет. Лишь очень немногие — ведут в наши дни настоящую переписку. Не хватает времени, скажут остальные. Быстрее по телефону.

С таким же успехом можно сказать, что фотография предпочтительней живописи. И прежде было не так уж много времени для сочинения писем, и все же оно находилось, как обычно бывает со всем, что доставляет удовольствие.

Так что, когда найдешь время, пришли мне несколько фотографий — своих и дома. Полагаю, это должны быть полароидные снимки, поскольку из твоего письма я заключил, что у тебя не самый простой доступ к тому, что называют прелестями цивилизации. Насколько я понял, большую часть припасов тебе доставляют по морю из Гонолулу. Это вполне похоже на здешнюю ситуацию. «Ждем новой поставки. Может, месяца через три-четыре». И это еще честные бакалы; остальные говорят: «На следующей неделе, иншалла», — зная, что это неправда. Вы можете получить, а можете не получить никогда свою кастрюльку, или порошковое молоко, или мастерок, или швабру, или грюйер, или шпатель. Скорее всего, никогда не получите, поскольку ввоз этих вещей в страну нынче запрещен. Tant pis et à bientôt.[18]