— Хорошо, я буду вести тебя тихо. — Отец Матта тяжело вздохнул. — Значит, пришел мой последний день. Не так я его представлял! — Он убрал руки с головы араба. Потом наклонился к нему и прошептал. — Зачем же ты исповедовался мне, если хочешь убить меня?! Такую исповедь Бог не принимает.

— Примет ли мою исповедь Господь или нет, никто не знает. У вас свое предназначение, духовное, а у меня моя работа. Если бы не я, кто-то все равно бы вас убил. Вы сделали свою духовную работу, а я — свою, пусть грязную, но…

Старец неожиданно вспыхнул раздражением.

— По-твоему, убивать людей — это называется работой?

— А почему нет?! — прошипел Абдул. — Вы знаете, какова была моя жизнь? С самого детства меня учили убивать людей. Моя жизнь мало чем отличалась от ада, а в аду, отец, свои законы. Сам Бог поставил меня в такие условия.

— Ага. Выходит, Бог повелел тебе убивать?

— Ничего Он мне не велел! Господь меня просто оставил на произвол судьбы. Я вырос, отец, в таких условиях, в которых выжить могут только самые злые люди. А я хочу жить, как и все. Понятно? Я очень хотел выжить, в том вся моя вина. У вас, наверное, было и религиозное воспитание и благочестивая семья. А моего отца убили, когда мне было всего семь, а мать покончила с собой, после того как ее обесчестили убийцы моего отца. Она думала, что и нас тоже убили. Но мы с братом спрятались в подвале, и я слышал все, что происходило в доме, своими ушами. Я отвечу за свои преступления, но на Суде я спрошу Его, знает ли Он, что в таких случаях, как мой, лишь несколько несколько человек из ста могут начать нормальную жизнь. Зачем же Он играет нами, ставя всех в неравноправные условия?

— Что ж… — Старец замолчал. — Если ты судишься с Самим Богом, я ничем не могу тебе помочь.

— Можете… вы можете простить меня. Это же в ваших силах? Простите меня, отче. — Абдул собрался с духом и неожиданно вонзил нож в живот старца. Лезвие прошло сквозь диафрагму, миновало нижние ребра и вонзилось на сантиметр в сердце. Это был его коронный удар, который останавливал сердце, но кровь начинала течь только через полминуты. Он обнял старца, как блудный сын, чтобы имитировать прощание с ним, и почувствовал, как умирающий монах пожал его руку.

Отец Матта успел сказать свои последние слова.

— Бог да простит тебя, сынок — Затем он закрыл глаза и отошел к Господу.

Абдул тем временем пришел в себя и попытался незаметно скрыться с места преступления. Он встал, поклонился мертвому монаху и быстрым шагом пошел на север. Убийство было настолько дерзким, что стоящие рядом люди не должны сразу сообразить, что же все-таки произошло. Но он еще не успел забежать за угол, как услышал громкий крик, возвещающий о том, что его преступление обнаружено. Абдул побежал, раздвигая локтями толпу. Посмотрев назад, убийца обнаружил, что за ним изо всех своих сил гонится большой чернокожий монах. Он был сильным и злым, как почувствовал Абдул, а он доверял своей интуиции. Но Абдул, конечно, был сильнее и злей, он был опытней. Поэтому он старался быть хладнокровным и не бояться такого поворота событий. Абдул был одним из жителей Восточного Иерусалима, таким же невзрачным, как и все они. Бегущий христианский монах не мог вызвать у арабов сочувствия. Здесь еще помнили крестовые походы, хотя прошло уже много сотен лет. Религиозные войны забываются хуже, чем войны между народами. Кровь, проливаемая во имя Бога, никогда не высыхает и всегда вопиет к отмщению. Арабы думали, что Абдул просто что-нибудь украл у христианина, и всячески помогали ему. Эфиопу напротив, они преграждали дорогу, используя для этого разнообразные предлоги.

Через пять минут эфиоп потерял его в узеньких улочках старого города и забежал в армянский квартал, а Абдул повернул по направлению к Восточному Иерусалиму. Он шел, облегченно переводя дух. Но постепенно это облегчение сменилось удивлением, что его совесть, которая всегда спала, вдруг пробудилась и начала терзать его сердце.

Абдул, оглянувшись по сторонам, зашел в свою квартиру, заперся и выпил вина. Но это не принесло ему облегчения, напротив, муки совести только увеличились. Он попытался заснуть, хотя было еще слишком рано, но перед глазами его стоял старец. Он гладил его по голове и говорил: «Бог да простит тебя, сынок».

Тогда Абдул присел и взглянул на свой образок Эль-Шагура. Такой же он повесил на шею своего брата перед тем, как оставить его. Эти образки передавались по наследству, и один из них мать надела ему во время крещения. «Абдул, — сказала она тогда, — храни веру, даже если жизнь сольет тебя в канаву. Только одна вера может выводить из ада». Второй образок она хранила для братика…

Он поцеловал свой образок, и душа его наполнилась скорбью. Мать… отец… брат… почему все должно так плохо заканчиваться? Помои, а не жизнь! Он никогда не жалел ни себя, ни других, поэтому ему показались странными эти слезы жалости. Что ему этот старец? Но сердечная боль усиливалась. Тогда Абдул стал молиться. Боль нарастала все сильнее, но во время молитвы она стала даже приятной, и Абдул начал плакать. Его глаза заболели от плача, ведь последний раз он плакал давно, когда бросил своего брата умирать в горах. Это произошло много лет назад, в гористых лесах Турции.

Абдул вдруг испугался, что он может сейчас умереть. Впервые за много лет он устрашился смерти. Этот испуг был не естественным чувством, происходившим от инстинкта самосохранения, а каким-то мистическим ужасом перед тем, что могло его ожидать за изнанкой жизни. Он боялся, что тьма поглотит его душу без остатка. Ведь он рожден христианином, и мать надела на него образ Божьей Матери, поэтому он и судим будет по Евангелию. Сможет ли он судиться с Богом и отстоять свою правоту? Теперь, после последнего убийства, он уже не был уверен в этом.

Абдул верил, что Богоматерь защищает его от зла. Но ведь и он сам для многих и многих самое настоящее зло. Не должна ли Она защитить всех этих невинных и виновных — все равно — от него самого?

Убивая людей, большинство из которых заслуживали того, он не испытывал особых угрызений совести. Среди его жертв были бандиты и воры, экстремисты и бизнесмены. Абдул никогда не жалел убитых, считая, что, если бы они были сильней и умней, они бы нанесли удар первыми. В таком случае он убивал бы заказчиков, которые оказались бы тогда жертвами. Естественный отбор — ничего больше. А он, Абдул, является просто волком, «санитаром леса». Такие мысли его всегда успокаивали, но не сейчас.

Его последнее убийство было столь же нечестивым, как и то первое, когда он бросил своего брата-младенца на произвол судьбы. Быть может, его растерзали звери, а, может быть, брат умер от голода.

Убитый им коптский старец был невинен, как дитя. Этот мусульманин Юсуф стал жертвой собственной навязчивой идеи. Совершив убийство, он хотел как бы отомстить за смерть своего отца. На западе, во Франции, цивилизованные люди идут к психоаналитику, чтобы изжить какие-то свои внутренние комплексы, а здесь, на Ближнем Востоке, многие психологические проблемы решает киллер. Этот Юсуф думает, что его отца убил злой шайтан, хотя мог бы и догадаться, что без воли Аллаха ничего не случается. Образованный ведь человек! Но людям всегда нужен ощутимый и видимый враг. С врагом невидимым как-то сложней. С этим Юсуфом все понятно — на какое-то время он обретет покой. Почему же сам он испытывал возрастающее с каждой минутой беспокойство?