Курт Венд быстро влез в привязную систему, которой надеялся никогда не воспользоваться и, застегнув ремни, бросился за борт. И вовремя — вслед за ним из распахнутой двери на свободу вырвалась, сначала струя дыма, а потом ревущее ярко-желтое пламя. Но этого он уже не видел, потому что в этот самый момент он ощутил рывок раскрывшегося парашюта, как ему казалось, чуть не вытряхнувший его из подвесной системы.

Но все обошлось, парашют раскрылся, и сам он остался жив, ниже был виден еще один белый купол, а значит с камрадом Клаусом тоже все в порядке. Не успел Курт поднять глаза вверх, как мимо него, оставляя за собой жирный черный след, буквально рядом, пронесся потерявший форму, пылающий комок того, что еще несколько минут назад было дирижаблем L-30. Кроме них с Клаусом больше никто наружу не выбрался. Теперь двум германским аэронавтам предстояла не самая приятная процедура приводнения в ледяные осенние воды Финского залива. Пробковый жилет, конечно, вещь хорошая, но он не защитит от холода. И, кроме того, важно было еще постараться не утонуть, пытаясь освободиться из не самой удобной подвесной системы. Намокший купол утянет парашютиста на дно так же надежно, как чугунная гиря.

Волны стремительно приближались, русские корабли становились все ближе и ближе. Кроме того, морскую гладь рассекали несколько быстроходных лодок, только и ждущих того момента, когда немецкие парашютисты коснутся воды. Клаус «приводнился» первым, и к накрывшему его белому куполу сразу же устремились две лодки. Плен?! Курт лапнул рукой кобуру на животе и похолодел. Она оказалась расстегнутой и пустой, его «морской» парабеллум, вылетел из нее во время раскрытия парашюта, и уже покоился на дне Финского залива.

Дальше все произошло быстро. Не успел фрегаттен-капитан, окунувшись в холодные воды, расстегнуть ремни, как возле него тут же оказались две русские лодки. Его не накрыло куполом, как беднягу Функа, и поэтому он видел своих спасителей во всех подробностях. Крепкие парни в зеленых пятнистых комбинезонах и черных пробковых жилетах безо всяких церемоний втащили его в одну из лодок. Связав Курту руки за спиной, они быстро освободили его от остатков подвесной системы. При этом кожаные ремни не расстегивались, а просто разрезались. Для ножа такой остроты человеческое тело — не более чем мягкая глина.

Последнее что запомнил фрегаттен-капитан Венд, было действие, которое он воспринял как жестокую пытку и, одновременно, изощренное издевательство. Один из русских, поболтав над ухом отстегнутой с пояса фляжкой, резким движением запрокинул Курту голову, и зажав ему пальцами нос, влил в его глотку не менее полстакана настоящего жидкого огня, ничуть не похожего по вкусу на германский шнапс. Конечно, что русскому здорово (разведенный спирт, настоянный на горьком стручковом перце), то немцу не совсем. Через три минуты алкогольная «анестезия» подействовала, и немец захрапел, свернувшись калачиком на дне лодки.

Александр Васильевич Тамбовцев.

Закончив рекогносцировку, мы на генеральской машине подъехали к месту службы генерала Потапова на Дворцовую площадь. Там мы со штабс-капитаном Якшичем, тепло попрощались с генералом, после чего вместе отправились в типографию газеты «Труд».

У входа в нее было самое настоящее столпотворение. Прочитав наш плакат-анонс о вечернем спецвыпуске, у типографии собралась невиданная толпа народу. Последний раз нечто подобное я видел, когда к нам в Питер заявилась Луиза Чикконе, с невероятной наглостью присвоившая себе псевдоним «Мадонна». Был бы я Папой Римским, то отправил бы на костер эту старую вешалку за святотатство. Но здесь до такого разврата было еще далеко, и большинство из собравшихся хотели всего-навсего первыми купить этот спецвыпуск и узнать все подробности великого сражения с флотом кайзера.

Было тут немало наших коллег-журналистов из газет самых разных политических взглядов и направлений. Они пытались всеми правдами и неправдам пробраться в типографию, чтобы урвать для своих газет хоть какие-то подробности эпохального события. Но сделать это было не так-то просто — вход в типографию был наглухо закрыт для посторонних. Сталин созвонился с солдатским комитетом ближайшего к редакции Волынского полка, который дислоцировался на Парадной улице, и оттуда прислали взвод солдат во главе с фельдфебелем. После того, как молодцы-волынцы оцепили здание типографии, войти в редакцию «Рабочий путь» стало можно лишь по разовому пропуску, который выписывал лично товарищ Сталин. Мы попросили мальчишку-посыльного, с которым уже утром имели дело, сбегать, и сообщить главному редактору о нашем приходе. Тот сбегал и вернулся с пропуском на два лица.

Хмурый пожилой солдат с подозрением покосился на штабс-капитана, потом на меня, но, не сказав ни слова, пропустил нас, привычным движением нанизав наш пропуск на штык своей «трехлинейки».

Мы вошли в типографию, где все бегали, как наскипидаренные. Я почувствовал хорошо мне знакомую обстановку сдачи номера, когда еще многое не готово, а срок сдачи уже близок.

Сталин, на ходу вычитывая гранки, сообщил мне, что утренний тираж ушел с допечаткой почти в 20 тысяч экземпляров, и все равно его не хватило. Можно было бы продать еще столько же, но надо было уже начинать печатать вечерний спецвыпуск. Ирина, вся в пене и мыле, кусая взмокший черный локон, рассказала, что особо долго пришлось возиться с цинковками присланных с места событий фотографий. В типографии цинкографы едва-едва успевали изготовлять клише, а отдавать на сторону уникальные снимки не хотелось.

Во многом помогло то, что рукописные материалы уже были выведены Ириной на принтере, и линотипистам проще было их набирать. Правда, наша орфография была для них непривычна, и корректорам пришлось потрудиться. Но дело шло, уже вычитывались гранки, типографский рабочий, носящий смешное название «тискальщик», делал оттиски уже сверстанных металлических полос. А было их, как гордо сказал Сталин, целых двенадцать. Своего рода, газета-«толстушка».

Я представил, как взвоет вечером город, когда прочтет подробности разгрома вражеского флота. Кстати, как рассказал мне Сталин, солдаты у входа в типографию уже отшили несколько хорошо одетых господ, которые размахивая дипломатическими паспортами, пытались прорваться в редакцию «Рабочего пути». Но солдатам было глубоко наплевать на всякие там дипломатические штучки-дрючки, и не имеющих пропуска импортных господ они отправили в пешее эротическое путешествие.

Но были «звоночки» и более серьезные. Объявились некие представители премьера Керенского, причем, в немалых чинах, которые ссылаясь на личное распоряжение «самого», потребовали, чтобы редактор немедленно выдал им все имеющиеся материалы о сражении в Рижском заливе. Солдаты, давно уже испытывающие к «Главноуговаривающему» вполне определенные чувства, на чистом русском языке послали подальше как самого Керенского, так и его «представителей». И пошли они по указанному адресу, солнцем палимы…, но, впрочем, обещали вернуться.

Поэтому, от греха подальше, Сталин попросил подкрепления. И оно пришло. Точнее, приехало. К дому на Кавалергардской, отчаянно тарахтя и дымя, подъехали два броневика. Один «Гарфорд-Путиловский», был вооружен 76-мм противоштурмовой пушкой образца 1910 года, и тремя пулеметами «Максим». Второй был полегче — «Остин», вооруженный двумя «Максимами». Он был копией того «ленинского» броневика, который в наше время стоит в зале Артиллерийского музея.