ступенчатой тропинке и сняли висевший на темной изгороди плакат, предлагавший экскурсии по территории.

— Мы закрываемся, приятель, — предупредил один из них, заметив наблюдающего за ними человека.

— Я всего на минуту. Хочу убедиться, что фамильный склеп выдержит ураган, — ответил Дюпри, уверенный, что его приняли за отставшего от экскурсии туриста.

Работник посмотрел на Дюпри, окинул взглядом его одежду и подозрительно спросил:

— Что за семья?

— Сабрие-Дюпри, — невозмутимо ответил тот.

— О, конечно, месье! — воскликнул работник, пропуская его вперед.

Дюпри повернул налево и зашагал вглубь кладбища. По сравнению с детскими воспоминаниями оно казалось ему другим — больше и одновременно меньше. Пока он шагал между рядами усыпальниц, расположенных значительно ниже уличной мостовой (почвы в тех местах болотистые), им снова овладело забытое с детства странное чувство. На многих плитах едва можно было различить имена их бессловесных хозяев. Дойдя до конца тропы, Дюпри остановился и поискал взглядом знакомую могилу. Открывшееся ему зрелище было удручающим. Он помнил усыпальницу возвышавшейся метра на полтора над землей, с каменной табличкой, на которой были выгравированы имена родителей. Теперь же склеп настолько обветшал, что по его бокам обнажился бурый кирпич. Плита разбилась, в углу зияла глубокая трещина. Поднимавшаяся с земли сырость образовала темный налет, въевшийся в камень. Почти вся его поверхность была погребена под слоем серой грязи, зеленоватой на выгравированных именах. Если б он не знал, что там написано, то даже не смог бы разобрать их. Понимая, что это бесполезно, Дюпри протер кончиками пальцев углубления букв и на какое-то время замер, молча глядя на них. По его лицу было непонятно, о чем он думает.

Вскоре агент услышал металлический лязг цепей, которые сторож вешал на ворота, наверняка стараясь греметь погромче. Поскольку ничего другого не оставалось, Дюпри нагнулся, поднял с земли серый камушек, отколовшийся от могилы, положил его чуть ниже имен родителей, а затем поспешил обратно к воротам. Поблагодарив работников, он представил себе, как ветер срывает его маленькое подношение с могильной плиты, под которой рядом с родителями покоились самые мрачные воспоминания, и спрашивал себя, способна ли «Катрина» эксгумировать ужасы.

Дюпри покинул кладбище. На улице Марэ его задержал полицейский патруль Нового Орлеана; офицеры попросили представиться и спросили, куда он направляется, напомнив об обязательной эвакуации. Допрос отвлек Дюпри от собственных настойчивых мыслей. Он показал свое удостоверение, и его отпустили. Когда полицейские были уже далеко, Дюпри поздравил себя с тем, что они не проверили содержимое его сумки.

Он шел между разноцветными домами к нижней части квартала, который казался заброшенным. Окна большинства домов по-прежнему были темными, хотя в это время обычно принято было зажигать свет. С террас исчезли кресла-качалки и кадки с растениями, а вдоль галерей сиротливо висели пустые веревки, на которые обычно подвешивали вьюнки и лианы. Ставни окон, не заколоченных досками, были заперты с помощью цепей, на которых висели замки. Кое-где напротив домов толпились их обитатели, садившиеся в автомобили, переполненные вещами, которые они не желали оставлять дома.

Наконец Дюпри увидел его. Пожалуй, это был один из самых красивых домов на всей улице. Как это часто бывает с воспоминаниями детства, сейчас дом казался ему совсем маленьким, но Нана явно заботилась о нем: стены были выкрашены в желтый цвет, наличники — в белый, а обрамляющие окна ставни — в темно-зеленый. В детстве Дюпри часто обмакивал кисть в краску и проводил ею по фасаду снова и снова, не столько ради необходимости, сколько для чистого удовольствия от процесса. У дома было два этажа и четыре больших окна, выходящих на узкое, чуть шире балкона, крыльцо. Впереди располагался небольшой палисадник, окруженный невысоким белым забором. Дюпри толкнул калитку и увидел, что со столбов волнами свисают сверкающие фонарики, оставшиеся после Марди Гра[9], — Нана обычно выбирала зеленые, золотые и фиолетовые, чтобы отдать дань уважения городу и привлечь в дом справедливость, богатство и веру.

Дюпри поднялся по лестнице и оказался в коридорчике, откуда убрали горшки и мебель. Свет внутри не горел, и когда он попытался открыть ставни, то обнаружил, что кто-то забил их изнутри. Агент спустился по лестнице в сад и обогнул дом по узкой аллее, отделявшей его от соседнего сада. Едва заметный теплый свет сочился сквозь кухонное окно. Он двинулся к задней двери, чувствуя, как влажная земля проседает под ногами, и, прежде чем дотронуться до ручки, различил внутри странный звук, похожий на скрип. Внимательно прислушался: казалось, по полу волокут мебель. Дюпри осторожно отложил пакет, приготовленный ему Мейром, и достал пистолет. Затем медленно повернул медную ручку, чувствуя, как она поддается. Тут кто-то рванул дверь изнутри, и она открылась.

— Mon cher et petit coeur![10] — воскликнула Нана, раскрывая объятия.

— Нана…

— Эл, я знала, что это ты, мой маленький Эл, ты с детства любил заходить через кухню, а не через входную дверь…

Дюпри улыбнулся — только она называла его Эл.

Он обнял Нану, почувствовав хрупкость ее тела. Она сильно похудела. Одежда была велика, и даже сквозь ткань пальцы нащупали острые мелкие косточки. Дюпри закрыл глаза, прижимая пожилую женщину к себе.

Когда она успела так уменьшиться? Он помнил ее такого же роста, как и он сам, а теперь пряди белых волос едва касались его подбородка. Дюпри наклонился и приник долгим поцелуем к ее макушке.

— Ты пришел, ты пришел, мой мальчик… — Нана заплакала.

Ее слезы разрывали ему сердце. Он крепче прижал ее и стиснул зубы, чтобы сдержать обуревавшие его эмоции.

— Нана, прости. Мне очень жаль.

— Почему, mon cher?

— Потому, что не приходил раньше, — пробормотал Дюпри.

Старушка оторвалась от него и сделала шаг назад, чтобы как следует рассмотреть его лицо.

— Не говори глупостей. Мы оба знаем, что ты не мог вернуться, и что рано или поздно ты все равно это сделаешь. А теперь ты здесь, и я даже не знаю, хорошо это или плохо.

— Я тоже.

— Тебе лучше спрятать это, прежде чем кто-нибудь пострадает, — сказала Нана, указывая на пистолет, который он все еще держал в руке.

— Это? Это из-за тебя. — Дюпри улыбнулся, убирая пистолет. — Я думал, кто-то грабит дом… Можно узнать, чем это ты тут занимаешься? Ты же сломала бедро несколько месяцев назад. Тебе нельзя таскать тяжести.

— Твоя Нана сильнее, чем тебе кажется. Думаешь, перелом бедра убьет меня, как тех бедных старух, которые ложатся в постель и уже не встают? С моим бедром всё в порядке, — сказала она, глядя ему в глаза. — Моя рана, которая никогда не заживет, находится в груди, как и у тебя.