— Может быть, чайку, пан магистр?

— Нет, нет, не беспокойтесь, я пил перед лекцией.

— Ну, пожалуйста… принеси пану магистру чай, только завари свежий, ох уж эти нынешние чаи!

— Заварю, почему не заварить, пускай пьет на здоровье.

Директорша протерла лицо и руки одеколоном.

— Вас, наверно, удивляет, что я лежу тут одна, как библейский Иов, а вернее, жена Иова, — смеялась она. — Ну чего смотришь, иди заваривай и… поставь раскладушку в первый класс, там теплее, и принеси постельное белье.

— Принеси! принеси! — со злостью повторила тетка, не двигаясь с места.

— Прошу вас, не хлопочите, — запротестовал я. — У меня поезд ровно в полночь. Вы больны… нет-нет! Правда, спасибо, в этом нет никакой нужды. — Я сидел на стуле, не снимая пальто, положив портфель на колени. Директорша вынула из сумки зеркальце, погляделась в него и с притворным испугом воскликнула:

— Ну и страшилище, во что я превратилась! — Она положила руки на одеяло. — Что ж, осталась одна после тридцати лет замужества… самец упорхнул из гнездышка, фр-р-р! Ну что стоишь, ты же двадцать лет меня знаешь, чего уставилась?!

— Да он же сказал, чтоб не хлопотать, — запищала тетка.

— Ты понимаешь по-польски? Иди и завари пану магистру чай.

Тетка пожала плечами и ушла на кухню.

— Она славная, но глупа, как пробка! Может, все-таки заночуете, я сейчас распоряжусь.

— Если уж вы так любезны, мне только чайку.

— Бросил меня. Я ему тридцать лет служила верой и правдой… кинулся за самкой, она, видите ли, моложе, недавно еще под стол пешком ходила… И ведь не какой-нибудь там художник или вертопрах — солидный, образованный человек… уважаемый педагог, воспитатель молодежи, общественный деятель. И что? Бросил спутницу жизни, которая «до конца своих дней"… растоптал моральные принципы, отказался от спасения и полетел за самкой… Но сучка эта хитрющая была… ах, чего там говорить!.. А вы женаты? Дети есть?

— Жена умерла несколько лет назад… дочка в университете.

— У вас, случайно, нет фотографии?

— Нет, я с собой не вожу, — солгал я.

— Знаете, я уже старая женщина, думала, разбираюсь в жизни, в мужчинах. Ни черта я не разбираюсь! Конечно, я знала, какие они, готовы переспать с первой попавшейся, даже с такой, как моя домработница… Смеетесь? Ладно, не буду морочить вам голову. Но почему так, скажите на милость?.. Мы уже не первый год живем на свете, можем говорить о таких вещах без ложной скромности, он правда был порядочный человек со здоровыми инстинктами, что касается интимной стороны… иногда при исполнении супружеских обязанностей мне приходилось его подбадривать, да, да, подбадривать. И вдруг такая беда. Девка эта даже не мылась как следует… все так неожиданно на меня свалилось, совершенно выбило из колеи. Представляете, я пыталась покончить с собой, будто кухарка какая-то, стыдно признаться… йод пила… ночи напролет думала, думала — о нем, о себе, о нашей совместной жизни. Ну и наконец поняла, глупая старуха, всю эту философию… возможно, я вам покажусь циничной, но весь секрет его перемены — как это ни глупо — тесная дырочка. И тут ни ксендз, ни секретарь парторганизации ничем не помогут, от партии и церкви это не зависит… — Она засмеялась. — Он прямо-таки в бешеного кобеля превратился. В дверях появилась домработница.

— Кровать я ему поставила, — сообщила она, глядя в потолок.

— Какую кровать? Что ты плетешь, ведь пан магистр отказался… принеси чай.

— Нету никакого чая.

— Как нет?

— У меня что, десять рук — и постели, и чай завари.

— Господи! Ну что за тупица… глухая, глухая как пень… а его и след простыл!

— Прошу вас, не занимайтесь моей скромной персоной. Я что — сделал свое, и до свиданья! Вы больны, ну право же! Мне очень неприятно…

— Тоже мне, делов-то, щас принесу чай. — Тетка вышла, через минуту вернулась и поставила передо мной кружку.

— А сахар? — страдальчески поморщившись, спросила директорша.

— Я уже посластила…

— Ах, ради Бога, простите, пан магистр, сейчас же… сию же секунду вылей и принеси сахарницу и другой чай!

— Да ведь…

Она взяла со стола кружку с чаем и ушла на кухню. Вернувшись, поставила на стол сахарницу и ту же самую кружку. Встала рядом и смотрела, сложив руки на животе, как я кладу в чай сахар. Я отхлебнул глоток. Это была чуть теплая бурда, едва подкрашенная заваркой и страшно сладкая, просто липкая.

В купе первого класса пассажирского поезда было пусто. Я лег на вытертую плюшевую скамейку. Расслабил галстук, расшнуровал ботинки. Укрылся пальто. Портфель положил под голову. Лунный свет заливал купе, в конце вагона дребезжала открытая дверь туалета. Временами мне казалось, что старый вагон с лязгом и грохотом распадается подо мной. Свет луны померк. Грохот прекратился. Вагон начал потрескивать, как рассохшаяся бочка. Я лежал и все еще слышал рассказ этой незнакомой седой потной женщины… пила йод, в доме сущий ад, примерный муж, превратившийся в бешеного пса. Я уже столько всего в жизни наслушался… какой ужасный чай… столько звезд, столько планет во Вселенной… миллиарды звезд… чего люди хотят от своего Бога… куплю на этот гонорар Мирусе колготки или цветные чулки. Сейчас они в моде. Надо сказать Мирусе, что я ее очень люблю, и Анне тоже… Анне я, наверно, уже много месяцев теплого слова не сказал… шепну за рождественским столом на ухо: «Сестренка, твой младший брат тебя очень, очень любит»… все эти звезды и галактики разбегаются в бесконечности… в этой пустоте обязательно нужно говорить людям о своей любви, не надо стесняться, надо громко говорить: «Я люблю вас, я люблю вас, люди»… может быть, Мируся уже дома… собственно, не стоит засыпать, сон — пустая трата жизни, думать следует беспрерывно, любой ценой, пока только возможно… нет, Бога нет… а умереть придется, все будем лежать в земле… воскресения нет… не засыпай, нужно все до конца додумать. До какого конца? Ведь никакого конца нет. Я сам конец, конец во мне. Я не упокоюсь в Боге… это же не кушетка…

Вагон так затрясся, как будто поезд сошел с рельсов и покатил по вымощенной булыжником улице. Я встал и зажег свет. Прошло не больше пятнадцати минут с тех пор, как я лег. Я почувствовал, что проголодался, вынул из портфеля помятую черствую булку и кусок колбасы. Хорошо, колбаса не порезана, так вкуснее… У меня есть дурацкая привычка читать всякое печатное слово. Всегда и везде, в любое время. Даже, стыдно сказать, в уборной. Вот и сейчас разгладил обрывок мятой газеты. По-видимому, это было специальное литературное приложение: я наткнулся на премудрые рассуждения по поводу какого-то стишка. На людях я бы, пожалуй, постеснялся, но ночью, в купе, где я был один, хохотал как ненормальный… ну и стишки… просто верить не хочется, что взрослый человек в здравом уме может такое написать… мужчина описывал свою любовь к женщине, но чего только он не впихнул в этот стишок — и космос, и квантовую теорию, и заоблачные выси, и латинское название клевера, и колыбель младенца, который названивает по телефону слону, а потом оказывается, что это не слон, а лошадь, а младенец — покойный дядюшка; все вместе походило на сюсюканье старой девы, на утреннике в детском саду изображающей гнома… Я подложил газету под ноги, укрылся пальто и попытался заснуть. Но сон не приходил.