дефензивы, тогда еще не было, но мне аноним мог приписать сотрудничество с охранкой. Меня могли сгоряча и расстрелять без суда и следствия. Конечно, позже ваши спецслужбы вели себя совершенно иначе, но в девятнадцатом – другое дело. Аноним попросту отстал от времени…

– Интересная версия, – кивнул я. – Однако при любых версиях неизменным остается одно существенное обстоятельство… Аноним должен вас крепенько не любить. Крепенько… У вас есть серьезные недоброжелатели? Враги? Человек обычно прекрасно знает своих недоброжелателей и врагов…

– Не было у меня ни тех, ни других, – уверенно сказал Барея. – Вот разве что… У Анельки не первый год вяло тянулся конфликт с соседкой из-за огорода. Знаете, как это бывает… Анелька считала, что это Влада оттяпала законные несколько грядок, а Влада держалась противоположного мнения. Эти бабы… Влада как-то забросала грязью белье на веревке. Анелька тоже не подарок – однажды бросила ей в огород дохлую кошку. Бабы… Ни я, ни Владин муж никогда в эти дрязги не вмешивались. А больше у меня ни с кем никакой вражды или недоброжелательства не было. – Он покрутил головой, похмыкал. – Да и эта свара отпадает: ни Влада, ни ее муж не могли знать, кто я на самом деле, и уж никак не могли знать Кольвейса…

Что ж, это звучало убедительно… Непроясненным оставалось одно…

– Как видите, в сотрудничестве с абвером аноним обвиняет не только вас, но и вашего закадычного приятеля Владимира Липиньского. Что вы на это скажете?

– Чепуха, – убежденно сказал Барея. – Конечно, жизненный опыт учит, что стукачом – неважно, у кого – может оказаться кто угодно, человек, на которого в жизни не подумаешь. И все же… Десять лет Влодека знаю, он мне не сердечный друг, но тем не менее… Пожалуй что, именно «альте камерад». Единственный такой в Косачах. Отношения с ним у нас… Но вы ведь наверняка информацию о наших отношениях собрали? Мы ничего не скрывали, и полгорода знало, что мы давние приятели…

– Собрали, не вижу смысла скрывать, – кивнул я.

– Ну вот… Влодек – человек совершенно аполитичный, держался в стороне от любого подполья – как, впрочем, и я. Домосед, почти никогда не выезжал из Косачей до войны, а уж в войну – тем более. Да и его работа… Если рассуждать со здоровым профессиональным цинизмом, в толк не возьму, чем он был бы интересен для немцев. Скорее уж идеально подходил бы на роль связного у подпольщиков, но никогда на это не пошел бы. Не то чтобы он трусоват, просто из тех людей, что стремятся к спокойной, уютной жизни в своем домашнем мирке. Собственно говоря, и я такой же. Наконец, есть одна крупная неувязка. В жизни не слышал, чтобы абвер держал где-то внутреннюю агентуру – что в Германии до войны, что при оккупации. Абверовцам это попросту не нужно, у них своя специфика работы. Гестапо или полиция – совсем другое дело. И уж кому-кому, а начальнику абверовской разведшколы внутренняя агентура абсолютно без надобности. Но нас с Влодеком обвиняют в сотрудничестве именно с абвером. Воля ваша, что-то тут крепенько не складывается.

Я держался того же мнения, но делиться с ним своими соображениями не стал – не стоило чересчур уж гладить его по шерстке. Сказал:

– Есть еще пара частностей… Не может оказаться так, что недоброжелательство к вам связано с вашей женитьбой? Скажем, отвергнутый соперник… Иногда такие долго таят нешуточную злобу…

– Не было никакого соперника, – уверенно сказал Барея. – Уж про такого я бы знал. Когда я с Анелькой познакомился, она жила одиноко, и никого у нее не было. Так что ни у кого отбивать не пришлось.

– Значит, этот вариант отпадает… – сказал я. (И решил про себя: в ближайшее время надо постараться раздобыть образцы почерка этой самой Влады и ее мужа. Порой и пустяковая долгая свара из-за нескольких грядок может человечка побудить написать такую вот анонимку.) – И еще одно, быть может, опять-таки из чистого любопытства… Вы случайно не знаете, почему Липиньский остался вечным холостяком?

Меньше всего тут было от любопытства. Коли уж Липиньского припутывают к этой истории, к Кольвейсу, следует его потихонечку разрабатывать, составить заочно его как можно более полный психологический портрет.

– Мы с ним никогда об этом не говорили, – сказал Барея. – Но я несколько раз слышал от старожилов, заслуживающих доверия… Еще до революции у Влодека была какая-то очень романтическая любовная история. У него и сейчас стоит на столе фотография очень красивой девушки, одетой по дореволюционной моде. Когда мы только что познакомились и я стал бывать у него дома, спросил, кто это. Влодек сухо ответил: «Одна знакомая с прежних времен». Видно было, что он категорически не хочет поддерживать разговор на эту тему – и я никогда больше ее не затрагивал. Но мне стало любопытно, я, разумеется, не стал предпринимать углубленных поисков, но с тем и с этим поговорил. Так и узнал о его романе. Иные говорили даже, что они обручились. Но все сходились на том, что у них что-то разладилось. То ли девушку кто-то отбил, то ли она просто уехала – в те бурные времена многие уезжали в места, казавшиеся им более безопасными. Как бы там ни было, в Косачи она больше не возвращалась. Ну а Влодек, такое у меня сложилось впечатление, так и остался вечным холостяком. В жизни такое тоже случается, хотя гораздо реже, чем в дамских сентиментальных романах. Или вы другого мнения?

– Ну, отчего же, – сказал я. – Бывает. Со мной самим такого, слава богу, никогда не случалось, надеюсь, и не случится.

– Пан капитан… Я ни за что не поверю, что Влодек работал на немцев. Когда знаешь человека десять лет, да еще имеешь за спиной жизненный опыт определенного рода, о многом говоришь с уверенностью, даже если не знаешь точно. Да и абверу совершенно были не нужны стукачи из местных, вы это должны знать не хуже меня. Или за те десять лет, что я прожил мирным часовщиком, в их работе что-то изменилось? Стали же они набирать в разведшколы подростков, чего никогда прежде не было…

– Да нет, в отношении стукачей ничего не изменилось, – не раздумывая, ответил я. – Вот видите…

Хотя он сам пребывал в непростой жизненной ситуации, старого приятеля защищал, как мог – похвальная в людях черта. Пожалуй, на этом разговор – скорее беседу, чем допрос, – следовало закончить. Просто-напросто не о чем больше разговаривать…

…Когда бравый сержант-конвоир увел Барею, я долго сидел за столом, курил, анализировал наш разговор.

Смело можно сказать,