— Этого не может быть, — помотала головой Керсти. — Ты ведь — вот, сидишь с нами.

— Нет, родиться-то я родился, — сказал Холодец. — В ином времени. В той штанине Времени, где мы все явились на свет. А потом я отправился вместе с вами в прошлое, и… что-то пошло не так. Не знаю точно, что именно. И потому… мне пришлось проделать обратный путь пешком. Можно сказать, это был долгий путь домой.

— Это совершенно нелогично, — сказала Керсти.

Холодец пожал плечами.

— Не думаю, что Время строго придерживается логики. Оно завязано на людей. И, по-моему, в нем полным-полно оборванных хвостов. Но кто сказал, что это плохо? Иногда нужно, чтобы концы с концами не сходились. Иначе поедание спагетти превратилось бы в крайне затруднительный процесс. — Он хихикнул. — Я толковал на эти темы с учеными. Чертовы тупицы. Болваны! Время — у нас в головах. Любому идиоту должно быть ясно, что…

— Ты ведь болен, правда? — перебил его Джонни.

— Это так заметно?

— Ты все время ешь таблетки и дышишь с трудом.

Холодец снова улыбнулся. Но на этот раз улыбка вышла вовсе не веселая.

— Я страдаю жизнью, — сказал он. — Однако я близок к исцелению.

— Послушай, — сказала Керсти тоном человека, который изо всех сил старается оставаться благоразумным, хотя у него нет на это почти никаких шансов, — мы не собирались тебя бросать. Мы хотели вернуться. Мы и вернемся.

— Вот и хорошо, — сказал Холодец.

— Ты не против? Ведь если мы вытащим тебя из сорок первого, тебя уже не будет, ведь правда?

— О нет, я буду. Где-то — буду.

— Это правда, — сказал Джонни. — Все, что случается… остается случившимся. Где-то, пусть и не здесь. Время — оно не одно, их много, и они лежат штабелем.

— У тебя всегда мысли шли немного причудливыми путями, — сказал Холодец. — И воображения у тебя столько, что оно не помещается в голове и прет через край. А теперь… что-то я еще хотел… а, вот! Полагаю, я должен передать вам это…

Шофер выступил вперед.

— Э… сэр Джон, знаете, Правление хотело бы…

Что-то блеснуло, и серебряный набалдашник Холодцовой трости обрушился на стол с такой силой, что жареная картошка Бигмака взвилась в воздух.

— Черт подери, я плачу тебе, парень, так делай, что тебе сказано! Правление подождет! Я пока еще не сыграл в ящик! Сегодня я поехал сюда, вместо того чтобы отправиться слушать вой толпы юристов! У меня еще есть время! Убирайся прочь!

Холодец достал из кармана конверт и вручил его Джонни.

— Я не прошу тебя отправляться в сорок первый. У меня нет на это права. Так или иначе, я недурно пожил на свете…

— Но? — сказал Джонни.

— Прости, что? — не понял Холодец.

— Ты хотел сказать: «Но…» — пояснил Джонни.

Какие-то люди уже торопливо поднимались по ступенькам.

— Ах, да. — Холодец подал вперед и заговорил быстрее: — Так вот, если вы все же решите вернуться, я написал письмо для… ну, в общем, ты сам поймешь, что с ним делать. Знаю, так поступать нехорошо, но кто бы на моем месте упустил такой шанс, сам подумай.

И он поднялся на ноги, вернее попытался. Хиксон подоспел вовремя и подхватил сэра Джона, когда тот опрокинул стул. Но Холодец только отмахнулся от слуги.

— У меня никогда не было детей, — сказал он. — Я так и не женился. Не знаю почему. Просто это казалось неправильным. — Он тяжело оперся на трость и еще раз оглядел друзей. — Я хочу снова стать молодым. Пусть и не здесь.

— Мы вернемся, — сказал Джонни. — Честно.

— Вот и хорошо. Только видишь ли, просто вернуться мало. Нужно вернуться и что-то исправить.

И он ушел тяжелой старческой походкой навстречу людям в приличных костюмах. Костюмы обступили Холодца, и он скрылся из глаз.

Бигмак потрясенно таращился ему вслед. Он даже не заметил, что по его рукаву течет ручеек из горчицы, кетчупа, особо пряного чили и едкого чатни.

— Ну и дела, — пробормотал Ноу Йоу. — Неужели и мы однажды такими станем?

— Какими? Старыми? Наверное, — сказал Джонни.

— Старина Холодец стал стариком, — проговорил Бигмак, облизывая рукав. — В голове не помещается.

— Мы должны вытащить его, — сказал Джонни. — Нельзя же допустить, чтобы он стал таким…

— Богатым? — перебил Ноу Йоу. — Старым-то он станет так или иначе, и от нас тут ничего не зависит.

— Если мы перетащим его обратно в наше время, то он — ну, тот, который тут старик, — перестанет существовать. По крайней мере здесь, — сказала Керсти.

— В этом «здесь» его не станет, но зато он будет в другом, — сказал Джонни. — И вообще, здесь ему существовать и так недолго осталось. Пошли.

— Что в конверте? — спросила Керсти, когда они направлялись к выходу.

Джонни удивился. Куда более похоже на Керсти было бы сказать: «Ну-ка посмотрим, что тут у нас», выхватив конверт из его рук.

— Это Холодцу.

— Он написал письмо самому себе? А что там?

— Откуда я знаю? Я не читаю чужих писем.

Джонни засунул конверт во внутренний карман.

— Физкультурники, наверное, уже закончили. Идем.

— Постой, — сказала Керсти. — Если уж мы снова отправляемся в сорок первый, давайте на этот раз хотя бы подготовимся.

— Ага, — кивнул Бигмак. — Надо вооружиться.

— Нет. Одеться соответственно эпохе!

Час спустя они встретились в захламленном дворике позади часовни, в котором оставили тележку.

— Так-так, — сказала Керсти. — Где это ты так приоделся, Джонни?

— У дедушки весь чердак забит старым барахлом. Это его старые футбольные штаны. Пуловеры дед всегда носит древние, так что я подумал, что один из них вполне сойдет. И я прихватил с собой все, что собирал для реферата по истории — так, на всякий случай. Сумка самая что ни на есть настоящая, сорокового года. В них тогда противогазы носили.

— Так вот что это за штуковины! — сказал Бигмак. — А я-то думал, чего это все ходят с такими огромными плеерами.

— Хотя бы сними кепку, а то у тебя в ней совсем дурацкий вид, — посоветовала Керсти Джонни и взялась за Ноу Йоу: — Что это на тебе?

— Мы с Бигмаком проходили мимо той лавочки на Уоллес-стрит, где торгуют театральным реквизитом, — ответил Ноу Йоу. — Что скажете? — робко спросил он и повернулся кругом, демонстрируя свой костюм.

На Ноу Йоу были широкополая шляпа, ботинки на огромной платформе, смахивающие на два автомобиля со здоровенными бамперами, и узкие брюки. По крайней мере те части штанин, которые оставались на виду, были узкие.