После хореографии дочь отвела папу в магазин: рядом торговый центр, и Сима давно туда просится, чтобы скупить всех фей и лошадей. Мне удавалось ее уговорить на наклейки, шарики и прочие мелочи. Но папа-то об этом не знал. И Сима сказала, что после каждого занятия мама покупает ей игрушку.

– Маша, что-то не то с супом, – позвонил мне муж. – Можно я Симе сразу дам второе?

– Можно, – ответила я, хотя не понимала, как может быть что-то не то со свежим супом.

Позже выяснилось, что Сима изобразила приступ удушья, чтобы не есть суп. За столом она разыграла целый спектакль – сначала долго сидела над тарелкой, потому что папа перегрел суп. Потом она попробовала его на кончике ложки, как будто это был не суп, а самое ужасное варево, и тут же начала кашлять, скручиваться и сползать на пол. Если учесть, что папа немедленно ей поверил и подумывал вызывать «Скорую», в Симе явно погибает актриса.

Вася недалеко ушел от сестры. Он тоже отказался есть суп, с серьезным лицом заявив, что с ним точно что-то не то. Правда, на следующий день, когда я вернулась, оба как миленькие все ели и не жаловались.

К вечеру Сима так умотала папу, что он разрешил ей смотреть мультфильмы. Он ведь категорический противник телевизора и всегда бурчит, что Сима слишком долго смотрит мультики. И я, естественно, в этом виновата. Но за то время, пока дочь смотрит историю Рапунцель, я успеваю и посуду помыть, и в комнате убрать.

А уж как эта девочка умеет навести порядок в своей комнате, папа тоже раньше не подозревал. Сима строго следит за тем, чтобы игрушки оказывались на нужных местах. Если переложить в другой ящик ее зеркальца, блокнотики или открытки – все, конец света. Муж не знал, что мультфильмы – не такое уж вселенское зло, а даже необходимая взрослому организму передышка и возможность сделать вид, что блокноты лежали в другой тумбочке.

Опять же он не знал, что подросткам нужно не только читать лекции про правильное поведение, но и напоминать про репетитора, выслушивать их стоны и причитания. А также найти рубашку, которая висит прямо перед носом на вешалке, но которую подросток не видит и кричит, что в шкафу нет ни одной рубашки.

Я вернулась поздно вечером, и муж встречал меня в прихожей. Дочка спала в белых колготках с люрексом и в любимой пижаме, которая ей стала мала еще в прошлом году (она нашла ее в дебрях шкафа). Сын ворочался в кровати.

– Наконец-то, – сказал он вместо приветствия и тут же уснул.

А муж был очень рад меня видеть. Прямо очень. И сказал, что я – замечательная мать и хозяйка. И он очень по мне скучал. Целый день, получившийся таким долгим.

* * *

Я очень люблю дочку своей подруги Машу. Замечательная девочка. Она дает всем понять, что никто не идеален. Машу нам дают редко, когда ее маме нужно срочно уехать по делам. Но я бы ее почаще забирала.

Маша умеет сделать так, что к концу дня все лежат как мертвые. Однажды на детском празднике у меня в гостях была многодетная мать, которая считала себя крупнейшим экспертом по детям. Макаренко со Споком и Крупской в одном лице. Она безапелляционно заявляла, что справится хоть с целой группой детского сада, а я просто ничего не понимаю в детях. Я, конечно, обиделась и попросила ее приглядеть за трехлетней на тот момент Машей. Через полчаса я наткнулась на мать-героиню, которая мыла посуду на кухне.

– Зачем? Я посудомойку поставлю! – сказала я.

– Я тут пять минуточек постою, всего пять минуточек, – сказала мать-героиня.

– Уже помыла? Пойдем играть! – На кухню залетела Маша.

Мать-героиня вжалась в мойку и выронила тарелку.

Муж ушел гулять с Симой и Машей. Я-то смылась с горки в тот момент, когда Сима скатилась четыре раза, а Маша – восемь.

Дочь сидела на снегокате и говорила: «Я тут пять минуточек посижу». Но подбежала Маша и велела всем кататься. Я переживала, что старшие дети нечаянно собьют маленькую девочку, но Маша дожидалась, когда старшие дети быстренько скатятся, и врезалась в них на полном ходу на ледянке.

– Маша, тормози ногами, умоляю! Если не будешь тормозить, ледянка поедет быстрее, – причитала я.

– Ух ты! Здорово! – обрадовалась Маша и перестала тормозить.

– Все, устала, – объявила она, пройдя пешком не меньше километра, – будем тут играть, пока я не отдохну, – сказала девочка, остановившись на детской площадке, поглядывая на здоровенную горку, на которую даже старшие дети залезали с трясущимися коленками.

– Пора домой обедать, – напомнил мой муж. – Давай я тебя понесу.

– Как это? – Маша отвлеклась от покорения горки.

– На плечах, – ответил он.

Домой Маша проехала всю дорогу на его шее, пришпоривая, чтобы шел быстрее.

Домой они вернулись отнюдь не как после тихой воскресной прогулки. Муж еле дышал, Маша – свежая и отдохнувшая – с новыми силами бросилась играть, Серафима пристраивала в коридоре снегокат, который тащила всю дорогу домой.

Пока малютка прыгала через скакалку, рискуя сбить люстру, Сима с папой лежали пластом и даже есть уже не хотели.

Маша при этом невероятной красоты блондинка с голубыми глазами. Ангел во плоти. Смотрит так, что душу этой девочке отдашь.

– Ты хочешь сестричку? Такую, как Маша, – спросила я дочь.

– Нет! Я не справлюсь, – ответила серьезно Сима.

* * *

Сима попросила проколоть уши, когда ей исполнилось семь лет. В салоне дочери предложили на выбор сережки – и с красным камушком, и с зеленым, и крошечные звездочки. Прокол пистолетом – и через минуту она сидела в сережках. «Тебе тоже так прокалывали?» – спросила Сима.

Мне прокололи уши после третьего класса, у бабушки в деревне, куда я приехала на каникулы. Соседка с ужасом воскликнула: «Как? У девочки не проколоты уши!» – и немедленно потащила меня к тете Карине. У нее собралось много женщин с девочками. Большинству «клиенток» едва исполнился годик. И меня все жалели: бедная девочка, уже девять лет, а уши не проколоты. Тетя Карина вообще-то возглавляла местный кружок кройки и шитья, а также вязания крючком, и, видимо, поэтому считалось, что ей можно доверять прокалывать уши цыганской иглой.

Она долго цокала языком и возмущалась: как можно ребенку уши не проколоть? Уже бы столько сережек золотых было в приданом! А так у бедной девочки золота совсем нет. Тетя Карина дернула меня за мочку и начала тереть двумя пальцами – большим и средним. Терла так, что ухо я вообще перестала чувствовать. Если честно, я чуть не описалась от страха – думала, что тетя Карина ухо мне оторвет.

Иголку – здоровенную – она подержала над свечкой, и тут мне стало совсем плохо. Я уже хотела сбежать, и сбежала бы наверняка, но тетя Карина держала меня за ухо, как клещами, а оставаться без ушей как-то не хотелось. Как мне кололи второе ухо, я не помню – упала в обморок. Тетя Карина пояснила: это потому, что «поздно». И мамы малышек закивали – да, лучше вообще до года проколоть.