— Да врет же он! — взвилась Люка. Но ее когда кто слушает? «Она всю жизнь заодно с этой Мезенцевой!»

— Стаканов, в чем дело? Ты всего неделю в нашем классе, и уже… Что у вас случилось с Булыскиным?

— Непохоже, чтобы он шутил, — негромко сказал Стаканчик.

По лицу Олимпиады видно было, как она «делает расклад». Булыскин, он хотя и замешан был в нехорошем, зато папа у него менеджер в фирме «Торгтаволга», а у Стаканова кто? Кажется, мелкий конторщик в страховой компании…

— Если у тебя, Стаканов, какой-то конфликт с одноклассником, решить его можно было, не прибегая к помощи девочек.

— Я не успел… — все так же негромко скал Стаканчик.

Мальчишки загоготали.

— Да, он не успел, — подтвердила я. — Мне удалось раньше. Буль, я ведь предупреждала…

— Мезенцева, прекрати! Ты… чуть не оторвала ему пальцы.

— В другой раз полезет к кому-нибудь — совсем оторву.

— Что-о?!

— Пальцы, — сказала я. — А вы что думали?

— Вон из класса!!

В коридоре я погуляла туда-сюда, потом спустилась на второй этаж — там был удобный закуток с лавочкой. Если место свободно, можно отдохнуть. Лавочка была не занята. Я села. Зевнула. Внутри у меня было совершенное спокойствие. И только позади этого спокойствия — тонкая натянутая струнка.

Буля я не боялась. Для «тёртых» открыто связываться с девчонками «западло». А скрытые пакости я как-нибудь сумею предугадать. И к Стаканчику Буль теперь вряд ли скоро полезет, подумает прежде. В дневнике, конечно, будет пара за поведение, но мама только рукой махнет — знает про наши «теплые отношения» с Олимпиадой. Однако все же пакостно как-то. И главное, в такой день, в журналистский. Значит, и в папин…

Я увидела, как по коридору бредет мальчик. Славный такой, с длинными и светлыми (будто летучие волокна) волосами. По виду — класса из второго. Понурый. Скорее всего, тоже поперли с урока. Господи, этакого-то кроху — за что?

Мальчик подпрыгнул, сел на подоконник (летучие волосы взметнулись и опали). Посмотрел за окно. Постукал каблуками по батарее. Поставил на батарею пятку, обхватил колено, уперся в него подбородком. Я подошла, села рядом.

— Выгнали?

Он не удивился. Кивнул. Глянул светло-карими глазами — вокруг них была тень.

— За то, что без формы?

Он был не в синем жилетике, как положено ученикам начальных классов, а в клетчатой рубашке и в джинсовом комбинезоне с блестящими пряжками на лямках.

— Нет, на это она смотрит сквозь пальцы… Из-за калькулятора.

— Какого калькулятора? Ты в каком классе-то?

— Во втором Б.

— И вас уже учат на калькуляторах?

— Да. Она сказала, что будет экск… эксперимент. И велела, чтобы все купили. А мне родители покупать не стали…

— А при чем здесь ты? Объяснялась бы с родителями.

— А она со мной… Говорит: пока не будет калькулятора, на математику не пущу.

— Тебя как зовут?

— Толя Морозкин, — вздохнул он. Словно виноват был, что он — именно Толя Морозкин.

«Толя-Толик… — прыгнуло у меня в голове, будто с мелькнувшей улыбкой. — Толик-Томик. Томчик…»

Потому что он был похож на Стасика Галушкина, который в лагере у меня был Томом Берингом. Не внешностью похож, а манерой говорить, смотреть. Хотя и внешностью, пожалуй, — тоже большеглазый и с тонкой, как стебель одуванчика, шеей. А льняные невесомые волосы — как у Юрика Сенцова…

— А вас как зовут? — вдруг спросил Томчик… ой, то есть Толик.

— Женя… С чего это ты говоришь мне «вы»?

— Ну… вы ведь большая.

— Не большая, а длинная. В седьмом классе учусь. Значит, старше тебя всего на пять лет.

— А вас… тебя тоже выгнали? — спросил Толик с осторожным придыханием.

— Тоже. Я вздрючила одного типа, которые лез к тем, кто слабее.

Я вовсе не хвасталась. Просто, когда что-то объясняешь младшим, лучше всего говорить правду.

— И что теперь будет?

— С кем?

— С вами… с тобой.

— Со мной абсолютно ничего. А вот что с тобой делать?.. Пойдем-ка к завучу.

Он перепуганно соскочил с подоконника.

— Не-е…

— Почему «не»? Надо же как-то решать это дело! Или так и будешь прогуливать математику?

— Мама, наверно, купит… Это отец не хотел, сказал: «Что за глупости! Эк… ксперименты во втором классе! Если надо, пусть покупает сама…»

— Правильно сказал. Но пока не купили, не болтаться же в коридоре! Идем…

— Попадет…

— Тебе не попадет, потому что ты со мной. А мне не попадет, потому что я заступаюсь не за себя…

Вообще-то я не была уверена в справедливом исходе этого дела. Потому что завучи — отнюдь не лучшие друзья школьников. Завучами пугают учеников с первого класса. К завучам водят провинившихся. Завучи на переменах ловят тех, кто бегает по коридорам, орут на них и ставят к стенке. У нас раньше была одна, ходила по школе с мегафоном на груди и вопила на ребят через этот электронный рупор. Потом, к счастью, уволилась, перешла на работу в гороно… Завучи вписывают в расписание всякие «обязательные факультативы», от которых пухнет голова (и попробуй поспорь!)

Илья говорил, что хорошие люди в завучи не идут, потому что должность такая. Здесь нужны особые характеры. Два года назад мы ехали с Ильей в трамвае из парка и с нами был еще Толик Гаевский, и вот к этому Толику привязалась полная дама: почему он не уступает ей, взрослому человеку, место. А по соседству свободных сидений было сколько хочешь, сделай только шаг. Толик даме так и сказал. А она принялась голосить на весь вагон, словно ее обокрали. И тогда Илья посоветовал:

— Толик, уступи, не связывайся. Это наверняка завуч.

Дама взвилась пуще прежнего:

— А что?.. Что? По-твоему, «завуч» это оскорбление?

— Вовсе нет, — разъяснил вежливый Илья (тогда еще девятиклассник). — Это термин. «Завуч» — это социально-писхологический стереотип, в основе которого лежит патологическая ненависть к детям.

Дама, плюхнувшаяся на уступленное место, захлопала губами, обдумывая сложную формулу. И больше ничего не выговорила…

И вот теперь мы шли к завучу. К незнакомому. Потому что она появилась в нашей школе только в начале этого учебного года. На двери кабинета была табличка:

Я постучала и сразу испугалась: вдруг ее там нет? Может, на уроке! Тогда что? Но сразу откликнулся голос: