— Да, пожалуйста…

Я открыла дверь и подтолкнула Толика.

Ольга Сергеевна Сидорова сидела за столом боком к двери, ее хорошо освещало яркое (летнее еще) солнце. И видно было, что завуч немолода, с сединой. Лицо, пожалуй, чересчур утомленное, но ничего, не сердитое. По крайней мере, на первый взгляд.

Я сразу приступила к делу:

— Здравствуйте. Вот этого Толика Морозкина, из второго Б, учительница выставила с урока, потому что у него нет калькулятора. У них там математический эксперимент, а ему калькулятор не купили. Не авторучка ведь, денег стоит…

— Вы подойдите поближе, — попросила Ольга Сергеевна. И мы сделали несколько шагов к столу.

— Значит, Толик Морозкин? — переспросила она. Тот опустил голову, виновато затоптался ногами в широких джинсовых штанинах с отворотами. Часто задышал.

— Разве он в чем-то виноват? — сказала я.

Завуч перевела на меня глаза.

— А ты его сестра?

— Я? С какой стати!.. То есть нет. Мы только что познакомились в коридоре.

«Сейчас скажет: хорошее место для знакомства». Она сказала:

— Второй Б, да? Учительница Алла Мефодьевна?

Толик кивнул.

Ольга Сергеевна как-то по-домашнему почесала ногтем висок и седого завитка. Посмотрела на Толика, на меня. Выдвинула ящик стола…

— Вот возьми, Толик… — Это был плоский черный калькулятор с белыми кнопками. — Батарейки, кажется, новые.

Толик поднял лицо и моргал.

— Бери, бери…

— Спасибо…

— Алле Мефодьевне скажи… хотя подожди, отдашь записку. — Она вырвала из блокнота-ежедневника листок и с минуту что-то писала старомодной перьевой авторучкой (как мне хотелось бы знать: что?). Протянула Толику свернутый листок. — Ну, ступай.

— До свиданья, — растерянно сказал он и взглянул на меня. Я повернула его за плечо к двери. Тоже сказала «до свиданья». Мы шагнули к двери.

— А ты, девочка, останься, пожалуйста.

Ну, прямо «а вас, Штирлиц, я прошу остаться»!

Я шепотом сказала Толику: «Если что, найдешь меня в седьмом А». И подтолкнула к выходу. Он, однако не пошел. Обернулся с калькулятором на ладони.

— А это… надо ведь будет вернуть?

— Вернешь, когда обзаведешься своим. Иди в класс.

Я проводила Толика до порога и там обернулась. Шагнула назад.

— Ты из седьмого А?

«Значит, услышала.»

— Да.

В американской школе сразу поправили бы: надо отвечать «да, сэр». Хотя она же не «сэр». Значит, «да, мэм»?

Я мысленно ругнула себя и повторила:

— Да, Ольга Сергеевна…

— А как тебя зовут?

— Мезенцева Евгения.

— М-м… Я, признаться, так и думала.

Я вопросительно вскинула глаза: кто-то что-то уже настучал? Но она же ведает малышами, у нас другая завуч.

— Это ведь ты в июне устроила шум в лагере «Отрада»?

Вот оно что!

— Да, устроила. Вы считаете, что неправильно?

— Почему же? Считаю, что правильно… У меня там среди твоих знакомых малышей внучка была. Даша Берестова. Помнишь? Ты ей локоть бинтовала, когда она слетела с дерева, ободралась…

Про локоть я не помнила, мало ли они там обдирались! Но вообще-то Дашку Берестову как забудешь!

— Да! Она была девочкой Ассунтой, подружкой Тома Беринга, когда мы там гриновскую игру устраивали! На качелях с ним летала. Он боялся, я, глядя на них, тоже, а она ни капельки!

— Да, сорви-голова, почище иного мальчишки… Можно я передам ей от тебя привет?

— Конечно!.. Жаль, что она не в нашей школе. Из тех ребят никого у нас нет.

— Что поделаешь… Ладно, Женя, иди. У вас ведь, наверно, урок?

Я дипломатично повела плечом.

Ольга Сергеевна ни о чем больше не спросила. Ну и правильно. Если захочет, узнает и без меня. У той же Олимпиады…

После уроков Стаканчик подошел и тихонько сказал:

— Мезенцева, можно тебя на минутку?

Мы вышли в коридор и встали у окна, никто не обращал на нас внимания, все торопились домой.

Стаканчик поцарапал кроссовкой паркет и опустил голову:

— Я хочу сказать тебе спасибо… Конечно, я понимаю, какая нелепая ситуация. Девочка заступается за мальчика… — Сквозь тонкую кожу на его щеках засветилась краснота. Чтобы Стаканчик не маялся так, я бодро проговорила:

— Да ладно, чего там! Гораздо нелепее, когда никто не заступается, все трясутся. Боятся, что у этого Буля связи в уголовном мире… А мне плевать, я его лупила еще в третьем классе.

Стаканчик опять поцарапал паркет.

— Конечно, я должен был сам. Но… понимаешь, у меня интуитивная боязнь повредить пальцы. С детсадовской поры. Меня насколько лет подряд учили игре на скрипке и твердили, что обязан пальцы беречь. Никаких драк. Вбили это в подсознание…

Чтобы что-то сказать, я спросила:

— А теперь? Уже не занимаешься скрипкой?

— Не стал. Зачем, если никаких выдающихся успехов? Второсортных скрипачей на свете пруд пруди, а Паганини из меня точно не получится. Конечно, дома сперва был скандал…

— Я понимаю. У меня тоже был скандал, когда отказалась учиться на фортепьяно… А ты сюда, значит, из музыкальной школы перешел?

— Нет, я из нее ушел еще год назад. В тридцать четвертую. А там тоже… как здесь. Надо себя кулаками отстаивать да еще чтобы дружки были. А таким вот… неприспособленным музыкантам-очкарикам нигде проходу нет.

— У меня брат очкарик. В младших классах его тоже изводили, а потом он подружился с Толиком Гаевским и еще двумя ребятами. И они решили держаться, как мушкетеры. И скоро к ним перестали лезть, поняли…

— Брату повезло, — сказал Стаканчик без зависти, но печально.

Я подумала, что Илье действительно повезло с друзьями. А Стаканчик вдруг вскинул на меня бледно голубой, блестящий стеклами, как слезинками, взгляд.

— Я хотел попросить… если это можно… ты не могла бы показать мне тот прием? Которым кинула Булыскина… Или он секретный?

Я сказала без размышлений:

— Да запросто! Никакой секретности… Ты где живешь?

— На улице Чкалова…

— Ну и хорошо, нам по дороге. Там у «Гастронома» скверик есть, подходящее место, травка…

Мы пошли по улице рядом, и Стаканчик нерешительно поглядывал на меня. Я предупредила:

— Только не вздумай предлагать понести мою сумку.