Залп догнал Семенова, когда он уже лежал в избе на кровати, тщетно надеясь заснуть, чтобы ничего не видеть, не слышать и не помнить.

Позади остались два дня тяжелых, ожесточенных боев. Изрядно потрепанный, потерявший восемнадцать бойцов убитыми и шесть тяжелоранеными, вконец измотанный эскадрон, стоял в деревне Фёдоровка. Было понятно, что без пополнения, без сытной кормежки хотя бы день-другой «Беспощадный» вряд ли справится с серьёзной боевой задачей. Одно немного успокаивало комэска: изрядно помяты и белые. Разведка сообщала, что белоказаки дезертируют целыми подразделениями — одни уходят в эмиграцию, другие возвращаются в свои станицы. Опасаться массированного удара противника в ближайшее время не приходилось. Но Семенов чувствовал себя не в своей тарелке. Эскадрон ослаблен как никогда, а штаб на все вопросы отвечает: потерпите.

«Потерпим, вашу мать!» — зло думал комэск, отдавая взводным приказ в очередной раз урезать дневной паек. Местные жестоко голодали и подкормить бойцов не могли, наоборот — пришлось отщипнуть от красноармейских запасов и раздать по дворам с детьми.

Два покатых холма, один побольше, другой поменьше — сбоку припекой, заросший густым орешником. Три колодца, дальний приведен в негодность сброшенным в него телом кузнеца, расстрелянного залетными бандитами за то, что отказался уйти с ними. И дюжина бревенчатых изб, кое-где с резными наличниками и петушками на крышах. Вот и вся Фёдоровка. Чернозем, её окружавший, стоял невспаханный, бессовестно зарастая сорняком. Лишь на нескольких наделах колосилась жиденькая рожь да репа со свеклой дозревали в дворовых огородах. Война забрала многих деревенских мужиков — кого под ружье, под белые или красные знамена, кого, как кузнеца — прямиком в небытие. Лихого люда шаталось по округе немало, да и командирам обеих армий солдаты нужны были позарез.

Семенов попросил Буцанова подготовить агитационную речь позабористей, созвал всех деревенских на пятачок у колодца, но осмотрел оставшихся мужиков — пожилых, снулых, нескладных, и лишь рукой махнул: повоюем без вас как-нибудь, идите-ка по домам.

Терпеть — дело на войне привычное, но и затягивать проблему опасно. И на второй день после боя комэск отправился в штаб полка. План был прост, но с хитринкой. Прибудет с рутинным докладом для изменения списочного состава эскадрона с учётом потерь, подаст заявку на доукомплектование личным составом, а также оружием и боеприпасами. И при удачном раскладе, если представится такой случай, сделает то, что ни разу не делал — попросит лично начальство, как коммунист коммуниста. Потолкует с комиссаром полка с глазу на глаз — так мол и так, чтобы «Беспощадный» оставался главной ударной силой, самое время о нем позаботиться.

До линии фронта было две версты, к тому же, ехать предстояло в тыл, но Семенов, помимо ординарца, взял с собой и Ангела Смерти с двумя «ангелятами» — на всякий случай. Насмотрелся за год войны разного. Бывало, воюет боец, как бешеный, как заговоренный, в рубке против троих без единой царапины остается. А потом едет себе дневным дозором, семечки лузгает, жаворонков слушает, останавливается у родника воды попить — а из-за куста разбойник с ножичком. И нету бойца.

Выехали, когда уже совсем рассвело: слишком рано в штаб сейчас лучше не заявляться — с утра там самая суета. Коломиец ехал впереди, с одним из своих, молчаливым рослым латышом, над которым товарищи иногда подтрунивали за то, что тот охотно менял еду на гуталин — нечищеные сапоги, казалось, доставляли ему больше мучений, чем сквозняк в желудке. В десятке метров за ними скакал погруженный в свои невеселые мысли Семенов. Прикрывали комэска с тыла Лукин со вторым «ангеленком», седоголовым Петром Фомичом, работавшим до революции на водочном заводе Шустова, поставщика его Императорского Величества.

— Что, Фомич, закладывали, небось, во время смены-то? — ординарец попытался выудить из товарища какую-нибудь байку про Зеленого Змия, но байки у Фомича, видимо, все вышли, а пересказывать старые не было настроения, так что он лишь отмахнулся:

— Пустое.

И они поехали молча.

«Мы понимаем, всем сейчас нужны и люди, и стволы, и провиант, — готовился Семенов к неприятному разговору — он не любил ничего выпрашивать. — А всё же нужнее тем, кто ценней для фронта… Да, так и скажу».

Взгляд сам собой прощупывал местность, привычно цепляясь за детали и участки, которые могли представлять опасность: там овраг, здесь перелесок…

За заброшенной кузней, стоявшей на отшибе, поближе к реке, дорога повернула на восток, невысокое солнце светило теперь прямо в глаза, толком не разглядишь, что там впереди набегает из-за очередного куста или пригорка. Семенов заметил, как Ангел Смерти с латышом почти одновременно распустили ремни на карабинах и перевесили их стволами вниз — так сподручней ухватиться и стрельнуть навскидку при срочной необходимости. Порадовался мельком: знают дело его красноармейцы.

«У моих бойцов победа за победой. Вдвое превосходящих — били, как цыплят, — продолжил про себя Семенов. — Против пушек — запросто, при минимальных потерях… Ударная сила полка, вы же сами нас так окрестили. Сохранить бы её… А эскадрон сейчас в таком состоянии, что…».

Тщательно подбирая слова, отбрасывая те, что звучали чересчур выспренно или наоборот — слишком жалобно, комэск обдумывал под перестук копыт, как бы ему выклянчить привилегии для «Беспощадного», сводившиеся, по сути, к желанию оставаться в самом пекле, взваливать на себя больше остальных и справляться с тем, что другим не под силу.

Хотя Буцанов был против всего этого: «Мы же за равенство воюем! А ты хочешь, чтобы твой эскадрон на особом положении был. Где же тогда наши принципы? Выходит, пусть другие равны между собой будут, а мы станем над ними возвышаться? Так, что ли?» Семенов не нашелся, что возразить комиссару, и сейчас подбирал нужные слова. Но они не подбирались: надо было хорошенько подумать, но времени уже не было!

— Тра-та-та-та! Тра-та-та-та!

Пулеметная очередь сшибла Коломийца на землю, он не успел даже карабин вскинуть. Пулемёт притаился в ближайшем кустарнике и бил наверняка, метров с двадцати. Латыш успел прильнуть к луке седла и дать шпоры своему гнедому, но пулеметная очередь изрешетила и коня, и всадника, оба тяжело рухнули на утоптанный проселок.

— Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!

Изрешеченные прицельным винтовочным огнём, роняя оружие, повалились с коней Лукин и Фомич.

Стреляли из плотных зарослей, близко подходивших к изгибу дороги — из нескольких точек, зажав красноармейцев в смертельные тесные клещи. Любые возможные пути отступления и прорыва простреливались. Противник, устроивший в этом месте засаду, был в заведомо выигрышном положении.

Удивляясь, что ещё жив, каждую секунду ожидая своей пули, комэск выхватил из кобуры маузер и, разворачивая Чалого, завертелся на месте, сделав наугад несколько выстрелов. Как всегда в минуты смертельной опасности, время то ли замерло, то ли распахнулось до невозможных пределов, позволяя разглядеть каждую деталь в окружающем враждебном пространстве.