коей вождь и врата перспектива, и без нее ничего хорошего не делается ни в одном роде живописи»[228]. Так что эту тенденцию можно трактовать двояко: как недостаток теоретического образования и как компенсацию экстравертной психологической установки. К компенсаторным явлениям критические высказывания Леонардо позволяет отнести постулат, что экстраверт склонен проявлять солидарность с господствующими представлениями, но в высказывании об авторитетах наблюдается противоположное явление. Леонардо противопоставляет себя им, мотивируя свою позицию ссылкой на приоритет опыта и рассматривая теоретическое знание как вспомогательный элемент. Следование интеллектуальной традиции он подвергает критике, превознося следование опыту: «Опыт не ошибается, ошибаются только суждения наши, которые ждут от него вещей, не находящихся в его власти. Несправедливо жалуются люди на опыт, с величайшими упреками виня в обманчивости. Оставьте опыт в покое и обратите жалобы свои на собственное невежество, которое заставляет вас быть поспешными и, ожидая от него в суетных и вздорных желаниях вещей, которые не в его власти, говорить, что он обманчив. Несправедливо жалуются люди на неповинный опыт, часто виня его в обманчивых и лживых показаниях», – говорится в одной из записей Атлантического кодекса (fol. 154r)[229]. Тем самым на первый план ставится не следование господствующим мнениям и теориям, а индивидуальный опыт познающего субъекта, чья роль конкретизируется в одной из записей Парижского кодекса I: «Не доверяйте же, исследователи, тем авторам, которые одним воображением хотели посредствовать между природой и людьми; верьте тем лишь, кто не только указаниями природы, но и действиями своих опытов приучил ум свой понимать, как опыты обманывают тех, кто не постиг их природы, ибо опыты, казавшиеся часто тождественными, часто весьма оказывались различными, – как здесь это и доказывается» (fol. 102v)[230].

Согласно Юнгу, противоречия подобного рода объясняются тем, что «бессознательное сосредоточивает энергию на субъективном моменте, то есть на всех потребностях и притязаниях, подавленных или вытесненных благодаря слишком экстравертной сознательной установке», а недостаточно дифференцированные функции обнаруживают «чрезвычайно субъективную обусловленность ярко окрашенным эгоцентризмом и личным самомнением, чем они доказывают свою тесную связь с бессознательным»[231]. Иначе говоря, критические высказывания Леонардо об авторитетах можно рассматривать как интровертную компенсацию доминирующей экстравертной установки. А вот понять, была ли она обусловлена натянутыми отношениями Леонардо с отцом, как думал Фрейд, или архетипом «сына-героя», как думал Нойманн, трудно из-за высокой степени гипотетичности обоих предположений. Вряд ли можно согласиться с Фрейдом, что взаимодействие Леонардо с Лодовико Моро было компенсацией нарушенного взаимопонимания Леонардо и Пьеро да Винчи. Лодовико был ровесником Леонардо и в силу своего возраста не мог быть психологическим «заместителем» его отца, другие же покровители и вовсе были значительно моложе его: это скорее говорит в пользу предположения, что экстраверт нуждается в ощущении огромной важности быть рядом с кем-то избранным.

Гипотеза Фрейда имеет смысл лишь в деперсонализированном виде, близком к «архетипической» точке зрения Нойманна. Леонардо мог подсознательно искать «заместителя» отца в «сильных личностях», «людях власти», но не конкретно в Лодовико Моро, Цезаре Борджиа, Шарле д’Амбуазе, Джулиано Медичи или Франциске I. Это абстрагированное предположение может объяснить, почему интеллигентный живописец стремился попасть на службу к брутальным феодалам с неоднозначной репутацией, Моро и Борджиа (притом что второй из них не располагал утонченным двором первого), отвергая перспективы сотрудничества с более респектабельными меценатами – Лоренцо Великолепным и Изабеллой д’ Эсте, хотя правительница Мантуи сама набивалась в заказчицы, а внимание правителя Флоренции он мог привлечь демонстрацией своего таланта, если бы не отнесся легкомысленно к заказу на картину для алтаря во дворце Синьории.

Поиск могущественного покровителя Леонардо начал в тридцатилетнем возрасте. Это позволяет полагать, что к тому времени у него сформировался психологический комплекс, означающий, что «существует нечто несовместимое, неассимилированное, возможно даже, какое-то препятствие, но это также и стимул к великим устремлениям и поэтому, вполне вероятно, даже новая возможность для успеха», и одновременно показывающий, что в индивиде заключен нереализованный потенциал, «область, где, по крайней мере сейчас, он терпит поражение, где нельзя что-либо преодолеть или осилить; то есть, без сомнения, это слабое место в любом значении этого слова»[232].

До двадцати лет Леонардо был единственным ребенком в семье и мог комплексовать разве что по поводу внебрачного происхождения, если, конечно, подсознательно придавал значение этому обстоятельству. Не будем забывать, что именно отец обратил внимание на художественный талант Леонардо и устроил его в боттегу Верроккьо, без чего он вряд ли смог бы развить природные способности до такой степени, то есть, выражаясь в терминах аналитической психологии, способствовал индивидуации его личности, представляющей процесс выявления особенности, «заложенной уже априори в наклонностях существа»[233].

По-видимому, Леонардо отдалился от отца лишь после того, как тот обзавелся законным потомством, отношения с которым у него не сложились, о чем свидетельствует черновик письма, написанного братьям во время судебного процесса из-за наследства Франческо да Винчи:

«Вы желали величайшего зла Франческо и хотели пользоваться вашим имуществом пожизненно, мне же желаете еще более великого зла…

Кому вы хотели лучшего, или Франческо, или мне? Себе. Этот хочет и мои деньги после меня, потому что я не могу осуществить свою волю, и знает, что я не могу отчуждать имущество [для] моего наследника. Потом вы станете требовать мое наследство, и не как у [своего], а как у самого чужого. И я, как самый чужой, получу его и свое. Вы отдадите такие деньги Лионардо? Нет, или потому что он может сказать, что вы завлекаете в эту ловушку, или притворно или истинно, как бы оно ни было, если не для захвата его и его денег, или я не скажу ему ничего, пока он живет. Хотя вы не хотите после отдать и деньги, которые были даны в долг на ваше имущество его наследником, но хотите, чтобы выплачивались доходы, которые он имеет от такого владения.

Или вы не позволите ему пользоваться ими пожизненно, хотя бы потом они вернулись к вашим детям? Или он не может прожить еще много лет? Или вы представите счет тому, что у меня было. Вы пожелали, чтобы я был наследником, потому что я не смог сделать вас наследниками, потребовать и деньги, что я получил от Франческо»[234].

Этот документ демонстрирует, сколь конфликтными были отношения Леонардо со сводными братьями, позволяя предполагать, что антагонизм между ними нарастал по мере того, как увеличивалась семья Пьеро да Винчи и все острее вставал вопрос сначала о наследстве отца, затем о наследстве дяди. Лишь к моменту кончины Леонардо разногласия между ними были каким-то образом урегулированы, поскольку художник завещал