— Так мы оба как раз по секретной части состоим. А им-то чего таиться? И не только от меня, но и от пристава нашего. Они по первости к себе пристава-то с женой пригласили, а тот меня взял с собою шубу ихнюю с шинелью подержать — вешать их в трактире брезговали, — а когда их высокоблагородие с мадамой обратно в участок ушли, я остался, чтобы через замочную скважину послушать. Они, словно карбонарии какие-то, секретные списки доверенных лиц составляли! А еще я узнал, что они себя Свято-Владимирской доброхотной лигой называют!

— Может они благотворительностью собираются заниматься. Втайне от ведомства императрицы Марии.

— Да какой же благотворительностью, когда тому, кто эти списки писал, велели все уличающие в заговоре бумаги в случае ареста съесть!

— Уф, — сказал Артемий Иванович. — На трезвую голову и не разберешься.

— А я вам сейчас бутылочку принесу, в честь праздника. А вы мне ваш адресок оставьте-с, я вам рапорты тайные буду присылать, ежели что.

— Адресок захотел! А если тебя пытать будут? Человекус ты ненадежный, с потрохами выдашь. Ты мне лучше до востребования пиши.

— На фамилию, или на предъявителя чего?

— На предъявителя, — Артемий Иванович вынул портмоне, сунул туда нос и разразил отборной бранью. — Сволочи! Сорок рублей моих забрали! Ну ладно, отольются кошке мышкины слезки!

И мышка почесала хвост пятерней.

— Дай три рубля, — сказала она. — Ты номер перепишешь, а я по ним получу.

— Не могу-с, — сказал Нефедьев. — Самому нужно.

— Ну уж рупь одолжи. Как тебя отсюда выпустят — отдам.

— Эх-хе-хе, — тяжело вздохнул Нефедьев и полез в кошелек. — Только обо мне завтра не забудьте!

* * *

Двери из сеней в гостиную распахнулись, и дети с визгами бросились к нарядной елке. Пристав удовлетворенно хмыкнул, когда дочка, совершенно забыв про мамашу и сияя от счастья, достала из коробки красивую фарфоровую куклу в розовом платье, за которой он специально посылал в город Нефедьева.

— Зачем мне этот глобус, — ныл рядом с ней кадетик, старший сын капитана. — Я же барабан просил!

— Ничего, ничего, Женечка, — утешала его капитанша. — Глобус тоже полезная вещь, круглая. На ней всякие страны разные нарисованы.

«Стоил рублей пять наверное, — подумал капитан. — А мне взаймы не дал. Ведь по-родственному просил…»

— А Бразилия на ней нарисована? — внезапно спросила Ольга Иосифовна и взяла у кадета глобус из рук.

Она крутанула шар, и перед ней замелькали рыжеватые континенты и бледно-голубые моря, пока, наконец, он не остановился к ней боком с надписью «Великий океан».

«Если с бразильцем выгорит, 300 рублей получу», — вспомнил капитан.

— Айн момент, Олечка, — сказал он. — Вот она, Бразилия.

И заговорщически подмигнул ей, отчего лицо приставши перекосило от ненависти.

— Дядя Саша, а где тут Румыния, в которой вас ядром по мягкому месту шлепнуло? — с папиными интонациями спросил сын судейского.

— Дети мои! — поспешила привлечь общее внимание генерал-майорша. — Пусть мои невестки и внуки со внучками остаются пока в гостиной у елки, а мы вернемся в столовую, где я должна объявить вам нечто важное. Иван, позови Макарова тоже. Посидит у дверей на стуле.

«Интересно, сколько мне за службу полковник Секеринский заплатит? — рассуждал капитан, пристроившись, пока суть да дело, к графину с водкой. — За прошлый месяц двадцать рублей выдал, да еще с разговорами. Что ж мне, самому заговоры выдумывать? Эх, надо было сразу после войны не на рабинович-апостоловских капиталах жениться, а к Березовскому пристраиваться, пока в пайщики звал… Вон как теперь процветает! Комиссионер военно-учебных заведений, собственный склад книг имеет, каталог издает… А я помню, как он умолял за 30 копеек помочь ему мишень начертить…»

Тем временем пристав сходил за делопроизводителем, и Мария Ивановна открыла собрание.

— Итак, деточки мои неблагодарные, — сказала она, — хочу я сообщить вам, что два дня назад мы с госпожой Ефимовой по рукам ударили и заключили купчую на дом мой в Гатчино на Бульварной улице.

— Это где ж вы теперь, мамаша, проживать собираетесь? — озабоченно спросил судейский.

— Там же, где и жила. Просто за десять лет, что прошли с тех пор, как стало Гатчино царской резиденцией, стоимость этого дома утроилась, и пришло время обратить его в капитал, ибо ходят у нас в Гатчино слухи, что такая благодать долго не продлится и Государь весьма нездоров.

Все присутствующие осенили себя крестным знамением.

— Таким образом, продала я дом за десять тысяч рублей, что составляет с грядущими процентами единственное наследство семьи Сеньчуковых. И каковые положены мною в банк и будут включены в мое завещание.

— Ну, так огласите же скорее завещание. Уж поздно, по домам ехать пора.

— Вы, маменька, проживете еще сто лет, — сказала Вера.

— В аккурат до тысяча девятьсот девяносто второго года, маменька, — сказал судейский.

— Так что это нам еще вас в духовной поминать придется.

«Братец живет непростительно хорошей жизнью, — думал о своем капитан, не особо прислушиваясь к разговору. — Ходит себе в зипуне да в своих мягких китайских сапогах с обмотками, ни тебе забот о парадных мундирах всех сроков, ни разорительных визитов к Нордштрему… А стол-то какой! Все с рынка, и все задаром! У «Данона» нет такой спаржи на Рождество! Попы сами в гости ходят, только что красненькую не приносят… Понятно, что доходы на Рождество здесь не те, что прежде в Рождественской части были, так у меня и таких нету. Скугаревский вот вместо наградных драндулей обещал, значит, так и будет — эта оглобля упрямая… Рассчитывал на сорок, на пятьдесят — получу двадцать… Хорошо хоть, у этого фальшивого француза 40 рублей изъял… А если Государя взаправду убьют либо сам помрет — мамаша-то зря дом продавать не станет, — так в гвардии непременно новую форму введут, опять все мундиры шить придется, да с галунами или еще какими фижмами… Ах, Скугаревский, гад, напоил — сапогов-то я дома не переодел! Чем бы их смазать, чтоб не задубели? Сапоги-то американской лакированной кожи! Девятнадцать рублей! Как раз все наградные и уйдут. И еще рупь с горя напиться. За что я на войне кровь проливал?

Он вспомнил турецкое ядро, и вправду уже на излете стукнувшее его по заднице.

«И почему все и всю жизнь у меня через зад? Даже орден боевой и тот через зад заработал! Уж лучше бы в голову стукнуло, не мучился бы так!»

— Нельзя ли, маменька, сколько-нибудь вперед? — спросил капитан, осушив очередную рюмку.

— Да ты что ж, белены объелся? Неблагодарный! Я же еще жива!

Судейский улыбнулся и сказал ехидно сестре:

— Как это у г-на Достоевского, Верочка? «Неблагодарный сын! Ты растерзал мои внутренности!» — «Да чем же я, маменька, растерзал ваши внутренности?» — «Растерзал! Растерзал! Он еще и оправдывается! Mes entrailles, mes entrailles!»