которое начинает с частной собственности, […][42]. Так как, стало быть, при этом[43] действительное отчуждение человеческой жизни остаётся в силе и даже оказывается тем бо́льшим отчуждением, чем больше его сознают как отчуждение, то [уничтожение этого отчуждения] может совершиться только путём осуществления коммунизма на деле. Для уничтожения идеи частной собственности вполне достаточно идеи коммунизма. Для уничтожения же частной собственности в реальной действительности требуется действительное коммунистическое действие. История принесёт с собою это коммунистическое действие, и то движение, которое мы в мыслях уже познали как само себя снимающее, будет проделывать в действительности весьма трудный и длительный процесс. Но мы должны считать действительным шагом вперёд уже то, что мы с самого начала осознали как ограниченность, так и цель этого исторического движения и превзошли его в своём сознании.

Когда между собой объединяются коммунистические рабочие, то целью для них является прежде всего учение, пропаганда и т. д. Но в то же время у них возникает благодаря этому новая потребность, потребность в общении, и то, что выступает как средство, становится целью. К каким блестящим результатам приводит это практическое движение, можно видеть, наблюдая собрания французских социалистических рабочих. Курение, питьё, еда и т. д. не служат уже там средствами соединения людей, не служат уже связующими средствами. Для них достаточно общения, объединения в союз, беседы, имеющей своей целью опять-таки общение; человеческое братство в их устах не фраза, а истина, и с их загрубелых от труда лиц на нас сияет человеческое благородство.

Утверждая, что спрос и предложение всегда покрывают друг друга, политическая экономия тотчас же забывает, что, согласно её собственному утверждению, предложение людей (теория народонаселения) всегда превышает спрос на них и что, следовательно, в существенном результате всего производства – в существовании человека – получает своё наиболее решительное выражение диспропорция между спросом и предложением.

В какой мере деньги, которые выступают как средство, являются подлинной силой и единственной целью, в какой мере вообще то средство, которое делает меня сущностью и присваивает мне чужую предметную сущность, является самоцелью, это можно видеть из того, что земельная собственность – там, где источником существования является земля, – и конь и меч – там, где они являются истинными средствами существования, – признаются также и истинными политическими жизненными силами. В Средние века сословие становилось свободным, как только оно получало право носить меч. У кочевников обладание конём делает человека свободным, даёт ему возможность принимать участие в жизни общины.

Мы сказали выше, что человек возвращается к пещерному жилищу, но возвращается к нему в отчуждённой, враждебной форме. Дикарь в своей пещере – этом элементе природы, свободно предоставляющем себя ему для пользования и защиты, – чувствует себя не более чуждо, или, лучше сказать, не менее дома, чем рыба в воде. Но подвальное жилище бедняка, это – враждебное ему, как «чужая сила закабаляющее его жилище, которое отдаётся ему только до тех пор, пока он отдаёт ему свой кровавый пот»; он не вправе рассматривать его как свой родной дом, где он мог бы наконец сказать: здесь я у себя дома; наоборот, он находится в чужом доме, в доме другого человека, который его изо дня в день подстерегает и немедленно выбрасывает на улицу, как только он перестаёт платить квартирную плату. И точно так же он знает, что и по качеству своему его жилище образует полную противоположность потустороннего, пребывающего на небе богатства, человеческого жилища.

Отчуждение проявляется как в том, что моё средство существования принадлежит другому, что предмет моего желания находится в недоступном мне обладании другого, так и в том, что каждая вещь сама оказывается иной, чем она сама, что моя деятельность оказывается чем-то иным и что, наконец, – а это относится и к капиталисту – надо всем вообще господствует нечеловеческая сила.

Характеристика употребляемого только для наслаждения, недеятельного и расточительного богатства: наслаждающийся этим богатством человек, с одной стороны, ведёт себя как лишь преходящий, с жира бесящийся индивид и рассматривает чужой рабский труд, человеческий кровавый пот как добычу своих вожделений, а потому самого человека – следовательно и себя самого – как приносимое в жертву, ничтожное существо (причём презрение к людям выражается отчасти в виде надменного расточения того, что могло бы сохранить сотню человеческих жизней, а отчасти в виде подлой иллюзии, будто его необузданная расточительность и безудержное непроизводительное потребление обусловливают труд, а тем самым существование другого); осуществление человеческих сущностных сил представитель такого рода богатства мыслит только как осуществление своих чудовищных прихотей и странных, фантастических причуд. Но с другой стороны, он рассматривает богатство всего лишь как средство и как нечто заслуживающее только уничтожения. Поэтому он в одно и то же время и раб и господин своего богатства, в одно и то же время великодушен и низок, капризен, надменен, предан диким фантазиям, утонченно образован, остроумен. Представитель этого богатства ещё не ощутил богатство как некую совершенно чуждую силу, стоящую над ним самим. Он скорее видит в богатстве лишь свою собственную силу, и последней, конечной целью [для него является не] богатство, а наслаждение […][44].

Против этой блестящей, ослеплённой чувственной видимостью иллюзии о сущности богатства выступает деловитый, трезвый, экономически мыслящий, прозаически настроенный, просвещённый насчёт сущности богатства промышленник, и если он создаёт для жаждущего наслаждений расточителя новые, более широкие возможности и всячески льстит ему своими продуктами – все его продукты являются низкими комплиментами вожделениям расточителя, – то он умеет при этом присвоить самому себе единственно полезным образом ту силу, которая ускользает от расточителя. Если, в соответствии с этим, на первых порах промышленное богатство выступает как результат расточительного, фантастического богатства, то в дальнейшем собственное движение промышленного богатства вытесняет расточительное богатство также и активным образом. Понижение денежного процента является необходимым следствием и результатом промышленного развития. Таким образом, средства расточительного рантье уменьшаются ежедневно в обратном отношении к увеличению средств и соблазнов наслаждения. Поэтому он должен либо проесть свой капитал, т. е. разориться, либо сам стать промышленным капиталистом. Правда, с другой стороны, непосредственно в результате хода промышленного развития постоянно повышается земельная рента, но, как мы уже видели, наступает необходимым образом момент, когда земельная собственность, как и всякая другая собственность, должна перейти в категорию воспроизводящего себя с прибылью капитала, а это является результатом того же самого промышленного развития. Следовательно, и расточительный землевладелец должен либо проесть свой капитал, т. е. разориться, либо сам стать арендатором своей собственной земли, т. е. превратиться в сельскохозяйственного промышленника.

Поэтому уменьшение денежного процента, – рассматриваемое Прудоном как упразднение капитала и как тенденция к