Семья д’Эсте выговорила и еще одно условие – молодые должны были жить в Ферраре. Надо полагать, судьбы двух предыдущих мужей Лукреции Борджиа произвели на родственников жениха сильное впечатление...

В октябре 1501 года Чезаре устроил роскошный прием по случаю нового брака своей любимой сестры. В числе приглашенных были лучшие куртизанки Рима. Сведения о банкете и о его живописных подробностях сплетнями отнюдь не являются – они известны нам из записок Буркарда (Burckard), распорядителя папского двора.

Вот его описание происхoдившего празднества [9]:

«После ужина дамы танцевали со слугами, будучи сначала одетыми, потом – обнаженными. Канделябры с зажженными свечами были сняты со стола и поставлены на пол, и между ними были рассыпаны каштаны, которые обнаженные куртизанки должны были подбирать, пробираясь между горящими свечами. Гостям были предложены призы – шелковые накидки, изящные башмаки и прочее, – которые и присуждались тем, кто смог совокупиться с наибольшим количеством женщин...»

Судейство было абсолютно честным и беспристрастным – участники показывали свое рвение на глазах у жюри, а входили в жюри все присутствовавшие...

Рождество 1501 года обе семьи – и Борджиа, и д’Эсте – отпраздновали в Риме. Жениха, правда, в Риме не было, его представлял его брат, и церемония церковного бракосочетания была совершена заочно [10].

Много времени занял подсчет приданого – герцог Феррары, Эрколе д’Эсте, настаивал на том, чтобы пересчитать его лично. Он утомился после первых 25 тысяч и решил, что продолжит подсчет позднее, когда он будет уже дома. Но несколько стертых монет он все-таки нашел и потребовал их замены.

А потом Лукреция с целым караваном сопровождающих отправилась в Феррару, к супругу.

В начале 1502 года все, связанное с устройством Лукреции в Ферраре, была слажено и устроено. Чезаре возобновил свою военную кампанию в Романье. Мы, собственно, уже знаем о ней кое-что – она описана в предыдущей главе. Внезапное нападение на Урбино увенчалось полным успехом.

Герцог Урбино, Гвидобальдо да Монтефельтро, был в прекрасных отношениях с папским двором, был женат на Елизавете да Гонзаго, родственнице семьи д’Эсте, и они оба самым теплым образом принимали у себя Лукрецию, когда она на пути в Феррару проследовала через Урбино.

Так что к просьбе Чезаре помочь ему артиллерией в осаде городка Камерино герцог отнесся вполне лояльно и действительно отправил туда свои пушки.

Нападение застало его врасплох. Сопротивление было невозможным, и герцог Гвидобальдо бежал – сначала в Равенну, а потом в Мантую, под защиту герцога Гонзаго. В Мантуе, собственно, всеми делами управляла жена герцога, Изабелла д’Эсте. Она теперь доводилась родственницей и Чезаре – ее родной брат, Альфонсо, стал мужем Лукреции Борджиа. Изабелла славилась как мудрая правительница: считалось, что в Мантуе самая компетентная администрация в Италии, – а сформирована она была именно ею. Она собрала там и замечательную коллекцию предметов искусства, фресками в ее дворцах знатоки восхищались...

Вот и сейчас Изабелла д'Эсте, герцогиня Гонзаго, поступила рационально: она дала убежище Гвидобальдо, а Чезаре 30 июня 1502 года написала письмо, в котором попросила его прислать ей из захваченных в Урбино сокровищ Гвидобальдо маленькую античную скульптуру, изображающую Венеру, а также и еще одну скульптуру, изображающую Купидона.

Чезаре был просто счастлив услужить такой прекраcной женщине и такой благоразумной властительнице. Он не только немедленно выслал ей все затребованное, но и сообщил, что фигура Купидона – это не античная скульптура, а в своем роде подделка под нее.

Ее сделал Микеланджело...

Никколо Макиавелли приехал в Урбино вечером 24 июня 1502 года. Про его посольство к Чезаре мы уже рассказывали, но рассказ стоит повторить – теперь о семействе Борджиа мы знаем больше, и можно будет посмотреть на происходившее уже как бы из другого угла.

Макиавелли, как мы знаем, был не один, с ним был и Франческо Содерини, епископ Вольтерры, человек влиятельный. Главным послом, конечно, считался Франческо Содерини, статус епископа не шел и в сравнение со статусом 33-летнего секретаря, служащего Синьории за жалованье. Однако епископ питал большое уважение к умственным способностям своего спутника, находил его суждения безошибочными и ничего без совета с ним не предпринимал.

Чезаре с послами не поцеремонился. Он был занят разговором с одним из своих высших офицеров, испанцем Рамиро де Лорка, изучал карту, разложенную на столе, и чуть ли не через плечо сообщил флорентийцам, что либо Республика ему заплатит за ее «защиту», либо ей будет худо – и пусть уж Синьория решит поскорее, что она предпочитает, мир или войну.

От лица Республики говорил главный посол, Франческо Содерини. Он мягко заметил, что Флоренция находится под защитой короля Франции. Эта линия защиты была подготовлена послами заранее – Макиавелли полагал, что за неимением собственной силы следует пригрозить силой «союзника»[11].

Чезаре взорвался, сказал, что не флорентийским послам учить его тонкостям французской политики, и дал им четыре дня на то, чтобы подготовить ответ, и ответ окончательный – «да» или «нет», мир или война?

Макиавелли немедленно уехал во Флоренцию за инструкциями. У него уже появились сомнения в действенности его замысла – «защититься Францией».

С юга Италии, из Неаполя, пришли вести о том, что соглашение между Францией и Испанией о разделе Неаполитанского Королевства тpещит по всем швам. Oжидалось столкновение, и в такой ситуации французам было бы не до сравнительно мелких склок между их итальянскими союзниками далеко в тылу, в центральной Италии.

Однако «схема Макиавелли» удалась – и при этом удалась паче всякого чаяния. Синьория действительно пожаловалась королю Франции, и тот послал из Асти требование к Чезаре – «унять его молодцов», как было сказано в письме.

С другой стороны, известный Макиавелли по переговорам в Блуа первый министр короля Людовика, кардинал Руанский, предложил Синьории «найти какой-то способ утихомирить Чезаре».

В итоге правительство Флоренции проинструктировало Содерини предложить Чезаре договор на полгода о «найме» его солдат на службу Республике. Конечно, ни о каком найме и речи идти не могло, это была просто форма оплаты за несуществующие услуги – но договор был только набросан в общих чертах и в силу войти не успел. «Молодцы» жe, которых Чезаре Борджиа по приказу короля был вынужден «унять», сильно возмутились. У них выдрали из пасти кость, которую они уже считали своей. С ними тоже надо было что-то делать, но Чезаре Борджиа заняться этой проблемой не успел. Он получил известие, что в Миланe, в ставке Людовика XII, находится человек, которого он выгнал из его дома, – герцог Урбинский, Гвидобальдо да Монтефельтро, – и Чезаре немедленно, не теряя ни минуты, выехал через Феррару в Милан.

Герцог Урбинский был не одинок, вокруг короля собрались люди, которые имели причины ненавидеть семейство Борджиа, а тут еще всплыло и проклятое «письмо Савелли»...