Открылась дверь, и вошел его раб, Норвин. Он был чуть меньше пяти футов ростом, с седыми редеющими волосами. Одетый в теплую куртку из дубленой кожи, он все равно дрожал от холода.

— Пожалуйста, сначала хорошие новости, — попросил Персис.

Коротышка усмехнулся.

— Уволились акробаты на лошадях, — объявил он. — Цирк Палантес предложил им двухгодичный контракт.

— Может, ты когда-нибудь объяснишь мне свою трактовку хороших новостей? — попросил Персис.

— Колдер потянул подколенное сухожилие и не сможет выступать еще шесть недель. Кстати, врач просил передать, что нами не оплачен последний счет, и если мы полностью не расплатимся до завтра, он перестанет нас обслуживать.

— Даже нашествие чумы лучше твоих новостей, — проворчал Персис.

— Кстати, теперь мы сможем раздать костюмы. Завтра сюда явятся все нищие города. Может быть, нам стоит установить прилавок?

— Скажи, ты хоть когда-нибудь вел себя как раб? — поинтересовался Персис. — «Да, сэр, нет, сэр, как вам будет угодно, сэр», — ты хоть пробовал так разговаривать?

— Не пробовал. Еще год — и рабству придет конец, я выплачу все долги, — ответил Норвин, — и тебе придется платить мне жалованье, если к тому времени цирк не закроется. Помнишь, Свирепому скоро пятьдесят? Думаешь, народ еще долго будет ходить на его бои?

— Ты сегодня просто чудо. Норвин вздохнул. .

— Прости, друг, — сказал он, — сегодня мы не собрали и девяти сребреников, а без акробатов на лошадях нам и этого не набрать. Ты подумал о предложении Палантеса?

— Нет, — отрезал Персис.

— Может, и стоит подумать. Толпе нравится кровь.

— Знаю. Это одна из причин, по которой я презираю людей, в том числе и себя. Но предложение Палантеса нас погубит. У нас пятнадцать гладиаторов, одни ветераны, а у Палантеса больше пятидесяти, и все, молоды и тщеславны. Представь, что случится, если мы выставим одного из наших стариков против отлично подготовленных молодых головорезов Палантеса.

— Большинство наших погибнет, — невозмутимо проговорил Норвин, — зато мы могли бы собрать около трех тысяч человек, покрыть долги и уйти со стадиона, собрав достаточно средств, чтобы вложить в по-настоящему доходное дело.

— Ты на самом деле такой бессердечный, Норвин? Ты готов пожертвовать людьми ради денег?

Коротышка-раб скинул куртку и подошел к огню.

— Они сами решили стать гладиаторами и живут для того, чтобы сражаться. Это единственное, что они умеют. При существующем положении дел мы не сможем выплатить им жалованье за зиму, а значит, следующие три месяца они будут клянчить работу в доках и лесных складах.

Персис посмотрел на долговые расписки и вздохнул.

— Не хочу, чтобы убивали моих людей, — сказал он.

— Это не твои люди, они всего лишь на тебя работают.

— Знаю, а еще знаю, что Свирепый сказал, что больше не станет участвовать в смертельных поединках. Не смею его винить, ведь он не сражается уже десять лет.

Норвин подбросил в огонь несколько больших поленьев.

Свирепый стареет и ждет пенсии. Контракт может стать его шансом. У него отложены деньги, и он сможет поставить все сбережения на себя. Если выиграет, пусть уходит на пенсию.

— Если выиграет, — заметил Персис.

— А если проиграет, то никакая пенсия не понадобится, — закончил Норвин свою мысль.

— Ты жестокий человек. Не знаю, прав я или нет, но меня беспокоят судьбы тех, кто работает в цирке Оризис, и я не хочу ставить их жизни на кон.

— Я уже говорил, они живут так, как считают нужным, — возразил коротышка.

— Так было в прошлом. Но теперь они работают в Цирке Оризис, а мы не проводим смертельные поединки.

Норвин подошел к столу и поднял одну из стопок.

— В прошлом месяце цирк Палантес собрал восемнадцать тысяч человек, и за вход взималась двойная плата, — рассказывал он, — всем хотелось увидеть поединок между Джаксином и Бракусом.

— Слышал.

— Ну, хотя бы подумай об этом, — посоветовал Норвин, — скажи гладиаторам, пусть они решают.

Персис Альбитан опустил грузное тело в кресло и стал осматриваться. Ему никогда не нравилось заведение Гаршона. Он считал его пристанищем грабителей и головорезов. Граждане Камня редко забредали сюда. В дальнем конце дома, на пятачке из песка, окруженном ярусами деревянных сидении, проводился аукцион лошадей. Недалеко от Персиса несколько шлюх пытались поймать клиентов. В воздухе висел аромат их духов, смешанный с запахом лошадей, прелой соломы и пота.

В обеденном зале, где в раскрытые окна дул морской бриз, запах был слабее, и, по мнению Персиса, аромат жареного мяса замечательно его нейтрализовывал. В зале стояло примерно пятьдесят столов, большинство были заняты, свидетельствуя о высоком качестве обслуживания. К столу подошла официантка, но Персис сказал, что ждет гостя, и не сводил глаз с двери.

Когда появился Свирепый, его тут же окружили поклонники, приветствующие аплодисментами, пока гладиатор пробирался сквозь толпу. «Редко кто из Города становится настолько популярным среди гатов», — подумал Персис, Он улыбнулся. Свирепый, несмотря на угрюмость, был очень обаятельным. Толстую шею закрывал красный шарф из хорошего шелка, мускулистый торс скрывала обтягивающая рубашка из черного муара, а поверх — тяжелая накидка из черной шерсти. За свою гладиаторскую жизнь Свирепый провел восемьдесят поединков, из которых тридцать три были смертельными. Персис видел последний поединок. Это было ровно двенадцать лет назад, когда в честь дня рождения отец взял его на Большой Стадион, где после скачек и живых картин великий гладиатор Свирепый должен был сразиться с непобедимым Джораксом. Оба воина представляли самые знаменитые цирки того времени — Палантес и Оссиан. Делались огромные ставки, и едва гладиаторы вышли на арену, толпа тут же затихла. От приятных воспоминаний Персиса охватила дрожь. Свирепый был облачен в доспехи Палантеса — светлая бронза, шлем с выгравированным черным орлом. Шлем Джоракса был из сияющего, словно серебро, железа. Так как поединок был смертельным, ни один из них не надел нагрудники.

В центре арены рабы выкопали яму тридцать футов в длину и двадцать в ширину и наполнили горячими углями. На высоте десяти футов над ямой располагалась узкая платформа, где и проходил поединок.

Соперники поднялись на платформу, обнажили короткие мечи и поприветствовали главного судью поединка. Персис точно не помнил, кто председательствовал в тот день, возможно, Джасарей. Мечи опустились, забили барабаны. Соперники приблизились к центру платформы, и начался бой. Толпа взорвалась, подбадривая своих любимцев. Персис не слышал лязга металла, но увидел, как рванулись в бой гладиаторы, делая выпады, парируя, рубя и кромсая.