Екатерина II умерла 6 ноября 1796 года, и ужас объял сановный Петербург. Екатерининские вельможи Павла страшились. Императрица не любила сына, а льстивые царедворцы, угождая ей, всячески демонстрировали свою неприязнь к наследнику. Екатерина поселила Павла в Гатчине, редко виделась с ним и не подпускала к государственным делам, выказывая тем самым полное пренебрежение к нему.

Наследник же, хотя и был со странностями, обладал многими достоинствами... Он был хорошо образован, энергичен, деятелен, да только не на что было ему направлять эту энергию, кроме как на то, чтобы бесконечно муштровать небольшой «деташемент» солдат, посланных в Гатчину для службы.

Нелюбовь матери объяснял ненавистью Екатерины к убитому с её согласия отцу. Петра Фёдоровича, человека, грешным делом, малопочтенного для России, дебошира и пьяницу, Павел совсем не помнил, но сильно любил. Наверное, потому и любил, что не помнил.

Ублажая императрицу, сановники неприязненно, даже враждебно относились к самолюбивому, крайне нервному Павлу. Но он бессилен был бороться с ними. Первая жена его умерла. Екатерина женила его на другой немецкой принцессе, принявшей при крещении по православному обряду имя Мария Фёдоровна. Она родила цесаревичу троих сыновей и шестерых дочерей, и только последний сын — Михаил — появился, когда Павел уже стал императором.

Екатерина II отобрала у Павла старших его сыновей — Александра и Константина. Она воспитывала их по своему вкусу и подобию.

Получив известие о смерти матери, Павел помчался в Петербург, привёл к присяге Сенат и генералов и сразу же стал разрушать созданное Екатериной здание государственного устройства. Он выгнал из армии и управленческого аппарата сотни «жирных гусей» — сановников, генералов, фаворитов — и начал внедрять свои порядки.

Как мало правил и как много успел сделать для России Павел I! Он пронёсся по затемнённому горизонту метеором, осветил всё тогдашнее уродство, но ему не хватило времени осуществить задуманное. На него навалилась лавина дел, и он старался изо всех сил одолеть хотя бы малую толику их.

Войдя в нужды военнослужащих, к коим принадлежал и Беллинсгаузен, преследуя вредные излишества, Павел повелел всем господам военным от генерал-аншефа до прапорщика иметь только один форменный мундир из тёмно-зелёного сукна стоимостью не более 22 рублей, каковой носить всегда.

Все, даже генерал-поручики и аншефы с георгиевскими звёздами, не исключая и самого графа Николая Васильевича Репнина, генерал-фельдмаршала и лейб-гвардии Измайловского полка батальонного командира, обязывались каждое утро являться на манеж, дабы учиться там маршировке, равнению, салютам, изучать новый строевой устав.

В основании этих нововведений лежала нужда влить в распущенные войска свежую силу, научить всему, что каждому воину знать надлежит, повиноваться безропотно и стройно действовать массами. По мысли Павла, такая грозная взыскательность обратится в каждом воине в натуральную привычку и заранее приуготовит войска к победе.

Он повелел освободить из заточения известного издателя «Московских новостей» Николая Новикова с его единомышленниками Юрием и Николаем Трубецкими, возвратил из Сибири автора знаменитого «Путешествия из Петербурга в Москву» Александра Радищева, посетил в Петропавловском каземате главного польского бунтовщика, в недавнем прошлом генерала республиканской армии Вашингтона, неисправимого ратоборца всех свободных людей Тадеуша Костюшку и отпустил с миром.

Нанёс удар чернильному отродью и лытарям. При стареющей Екатерине всякий вельможный старался «утопать в роскошах». Не только гвардейские офицеры, но даже нижние чины из дворян редко занимались службой, ещё реже носили свои мундиры, а щеголяли во фраках да шубах с меховыми муфтами. Даже в среду мелкотравчатых гражданских чиновников проник дух «фривольных нравов» и беспробудного пьянства. Страсть к «роскошам», наживе, к азартной игре в карты заставляла мелкое чиновничество прибегать к беззастенчивому взятничеству и всяким поборам. Служба отправлялась спустя рукава, дела залёживались по многу лет. Присутственные места столицы едва-едва наполнялись похмельными чиновниками к полудню, а к двум часам были уже пусты.

«Короче сказать, — писал один из исследователей павловских деяний, — тогдашняя городская и в особенности столичная Россия в упоении блеском и громом побед и всяческих торжеств екатерининского царствования, считая себя необъятной и страшной силой на всём земном шаре, в сущности, была-таки порядочно распущена и разнуздана халатным управлением вельмож-сановников, и это в особенности стало заметно для каждого трезвого и нелицеприятного глаза в последние годы царствования доброй и славной монархии, когда её энергия, неутомимость в государственных трудах и непреклонная воля под гнетом лет уже значительно ослабели.

Павел Петрович, будучи ещё наследником, позабытый и заслонённый от столичного блеска пышными вельможами и временщиками, хорошо видел и понимал в своём гатчинском уединении все расшатавшиеся винты и гайки государственного механизма. В противоположность людям того века он до педантизма был исполнителен, точен и верен своему долгу и обязанностям, прост и неприхотлив в домашнем обиходе, спартански скромен во всех требованиях и удобствах своей жизни и очень религиозен...»

В противоположность эпикурейскому материализму XVIII века этот человек и вправду был идеалист, сочувствовал масонству, склонен был к высшему романтизму, пламенно любил всё то, что носило в себе рыцарский характер. Ложь, притворство, криводушие мгновенно выводили его из себя, тогда он становился беспощадным.

Павел справедлив был даже в политике. Что же мудрёного, если, видя всеобщее разгильдяйство и понимая его причины, он со свойственной ему горячностью принялся, что называется, выбивать клин клином, впадая в противоположную крайность? Так было надобно. Состояние общества того требовало.

Строгость этих требований он применял прежде всего к себе. Вставал между четырьмя и пятью часами утра, обтирался куском льда, поспешно одевался, некоторое время молился, а затем уже выслушивал донесения и отдавал распоряжения относительно домашних дел.

В шесть утра в приёмной в сборе находились те министры и начальники отдельных управлений, у которых подходила очередь для доклада. Первым являлся генерал-прокурор и первый министр граф Безбородко. С ним Павел выходил в приёмную и до восьми выслушивал доклады, на некоторые безотлагательные тут же накладывал резолюцию. В восемь у крыльца стояли санки и осёдланная лошадь. Отпустив министров и сенаторов, он в одном сюртуке, невзирая ни на какую погоду, садился либо в санки, либо верхом и в сопровождении Кутайсова или Обольянинова, или Ростопчина ездил по городу и пустырям. Иногда неожиданно заезжал в казармы какого-либо полка, пробовал солдатскую пищу, осматривал казармы, цейхгаузы и склады. К десяти возвращался во дворец и, несколько обогревшись, выходил к гвардейскому разводу.

Тут со свитой час посвящал воинским экзерцициям. Некоторое время лично принимал челобитные и прошения. В одиннадцать возвращался в свои комнаты. К нему свободно могли приходить все бывшие при разводе не только высшие начальники, но и младшие офицеры. Здесь они находили расставленные столы с закусками и водкою.