Знал Павел учителей и меньше чином, только сейчас было не до них. Его занимал гардемаринский выпускной строй, семьдесят семь человек. Он медленно шёл вдоль шеренг, намётанным глазом оценивая выправку и бодрый вид будущих моряков-офицеров. Иногда останавливался, заинтересованный тем или иным выпускником. Отрывисто спрашивал:

— Что есть флот?

— Составляет одну или несколько дивизий: авангардию под вице-адмиральским флагом, кордебаталию под главным адмиральским флагом, ариергардию контр-адмирала. Каждая дивизия делится на три части, называемые эскадрою, — без запинки отвечал счастливец.

Двигался дальше:

— Адмирал полный?

— Соответствует генерал-аншефу. Когда флот в линии, в боевом строю, имеет свой корабль посреди кордебаталии.

Остановившись перед Беллинсгаузеном, потребовал:

— Что есть шлюп?

— Слабее корвета, имеет одну открытую батарею с несильной артиллерией. Оснастка состоит из двух передних мачт, подобных фрегатским, а задняя несёт только бизань и на стеньге топсель, подобный тендерному. Хорош для учёных путешествий и как транспортное судно...

— Хватит, — оборвал Павел. — Имя?

— Фабиан Готлиб Беллинсгаузен.

— Из Лифляндии?

— Эстляндии, с Эзеля Моонзундского архипелага.

— Отец, мать?

— Померли.

— Близкие родственники?

— Дядя с семейством, братовья...

— От родственников дальше, роднёй будешь. На себя надейся.

— Так и делаю.

— Ответ достойный. — Павел обернулся, к тенью следовавшему за ним Ивану Логиновичу: — В православие обратить, коль русскому флоту служить собирается. — И подал руку для благодарного поцелуя: — Успехов тебе, мичман!

В тёмно-серых глазах императора блеснула нечаянная слеза. Из рукава камзола он выхватил платок, сердито смахнул её, вздёрнул голову, что придало его облику выражение надменности и задора, и шагнул дальше...

А потом в зале Корпуса на втором этаже давался бал. Зала была так велика и светла, что никакая другая во всём Петербурге не могла с ним сравниться. На арматурах по стенам висели знамёна разные — свои, прославленные дедами, иноземные, трофейные. Ниже располагались батальные картины морских сражений, портреты знаменитых мореплавателей и флотоводцев. Люстры на потолке, в рост человека, походили на колокола из прозрачного горного хрусталя с подсвечниками внутри — по четыре в каждой. У задней стены по всей длине высился трёхмачтовый корабль с парусами, флагами до потолка.

Столы накрывались крахмальными скатертями. Обслуживали гардемарины младших классов и «дядьки» в белоснежных колпаках и одеждах. Подавали превосходный хлеб, которым опять же славилась корпусная пекарня на всю столицу, мясные и рыбные холодцы, разные каши с маслом и сметаной, блины с икрой, балыками, мёдом, квас — опять же отменный, получше царского, его разливали в массивные серебряные, вызолоченные изнутри стопы.

Дозволялось на этот раз в открытую и вино лёгкое, и шампанское. Однако в присутствии государя, императрицы, их сыновей пить хмельное новоиспечённые мичманы стеснялись, дабы не опростоволоситься.

Павел Петрович с Марией Фёдоровной первой парой открыли входивший в моду танец экосез. А уж за ними в плавность двинулись свитские, корпусные офицеры с дамами, молодёжь, кто посмелей.

В списках выпускников Морского кадетского корпуса за 1797 год Беллинсгаузен числился как Фабиан Готлиб. А в крещёной книге корпусной церкви Павла Исповедника уже значился как Фаддей Фаддеевич.

Эта церковь была устроена в день вступления на престол императора Павла Петровича в знак глубокой признательности к щедротам и заботливости монарха.

В Морском корпусе Павел и впрямь отдыхал душой и телом. Сюда он часто приезжал без всякого предупреждения, обрушивался как снег на голову. Но тут же возникал караул, следовал возглас: «Его императорское величество изволит еха-а-ть!» Дежурный офицер командовал: «Слушай! На кра-а-ул!» Гремели барабаны, играла музыка, преклонялось знамя. Поздоровавшись, государь проходил по фронту. После чётких ружейных приёмов суровость исчезла, отлегало озабоченное сердце, веселело лицо. Император шёл в классы, заглядывал в тёмные углы, как заботливый хозяин, и всюду находил порядок устойчивый, а не парадный марафет.

Уместно здесь вспомнить об одном эпизоде, происшедшем с сыном Ивана Логиновича, Логином, поскольку Беллинсгаузену пришлось иметь с этим человеком разные дела, нести одни заботы, мириться и ссориться, но всегда уважать, неизменно подчёркивая искреннее расположение.

Однажды зимой также негаданно Павел нагрянул в Корпус по поводу гнусного поклёпа, найденного им в своём «почтовом ящике» у Зимнего дворца. Но всё оказалось не так, как описывалось в навете. Оставшись довольным, император уехал и буквально через час прислал Ивану Логиновичу рескрипт: «Господин главный директор Морского Кадетского Корпуса Голенищев-Кутузов! В бытность нашу сегодня в Корпусе, найдено всё в хорошем устройстве и порядке, почему изъявляем, как вам, так господину Генерал-Майору Г.-Кутузову, равно всем штаб- и обер-офицерам, Наше благоволение. Пребываем всегда к вам благосклонны».

Логин Иванович был до этого полковником, а в штатном расписании Корпуса занимал место «подполковника», или помощника директора. Чтобы перемену чина нельзя было отнести к ошибке, то в указе прежде написано было словно «подполковник», потом зачёркнуто и заменено словом «Генерал-Майору».

Принесение благодарности за эту милость директор хотел отложить до выхода высочайшего указа, но молодой генерал-майор с таким нетерпением желал надеть генеральскую форму, что упросил отца дозволить ему на другой же день явиться в ней к разводу. Просьбу поддержал и старый адмирал Рибас, бывший в это время у Ивана Логиновича и искавший по какому-то делу покровительства. Чтобы скорее уговорить директора, Рибас отправился домой, тотчас возвратился с генеральской шляпой, которую отдал новоиспечённому генералу, и окончательно уговорил Ивана Логиновича позволить сыну при разводе благодарить государя за награждение чином.

«По окочании развода, — вспоминал сам Логин Иванович, — когда подошло время представлений, я подошёл к императору, по соблюдаемому тогда обычаю стал на одно колено и снял перчатку с правой руки. Комендант сказал: благодарит за произведение в генерал-майоры. Государь, не снимая своей перчатки, с видом великого неудовольствия спросил меня: «Отдан ли приказ?» Я отвечал: «Не отдан». «А ежели я в приказе не отдам?» — «Тогда я останусь полковником». После сего ответа Государь с видом удовольствия, сняв перчатку и дав мне поцеловать свою руку, сказал: «Можно бы было подождать приказа, господин генерал-майор, — велел встать и сказал: — Всем, что видел в Корпусе, я доволен».

За чистоту и порядок Павел боролся неистово. В Корпус он приезжал в разное время суток, но никогда не мог найти малейшего беспорядка. Как-то в разговоре с директором проговорил: