А в зале ничего не изменилось – все так же гудели голоса, витал сигаретный дым. И если не считать застывшего в ступоре аккордеониста (Мещерский понял, что и он, старожил, тоже узнал, вспомнил, несмотря на пятнадцать долгих лет), приятный вечер в ресторане «Чайка» продолжался.

Герман, которого в городе знали как сына инженера Либлинга, оглядел зал и увидел Фому. Поднял руку, как будто снова, вторично уже приветствовал старого приятеля. Этот жест еще больше добавил ему сходства с актером Фениксом в фильме «Гладиатор», где тот играл римского императора, посылавшего бойцов на арену цирка.

– Ну вот. Вот и все. – Фома оттолкнул стул и направился к пришедшему.

Мещерского снова как током ударило – если он не вмешается сейчас, вот прямо сейчас, произойдет непоправимое.

– Привет, – услышал он. Голос у Германа Либлинга был мужественный и звучный.

Фома шел на него, как бык идет на тореадора. Гул в зале стих – посетители смекнули, что за этим, возможно, последует. Головы посетителей повернулись. И в глазах некоторых мелькнуло сначала удивление, а потом… Но никто не выказывал своих чувств так явно, как пожилой аккордеонист на эстраде.

– Дядя Паша, – громко окликнул его Герман.

Аккордеонист вздрогнул, аккордеон в его руке с тягучим звуком свесился до пола. Умолк и пианист. Только барабанщик, как дятел, все еще продолжал стучать. Ритм, ритм, ритм…

– Ну, здравствуй, – сказал Фома, подходя все ближе.

Мещерский выскочил из-за стола.

Герман наклонил голову. Это был жест приветствия.

– В знакомые места потянуло?

Нет ответа. Герман просто ждал, когда он подойдет.

– Крысу помнишь? – внезапно спросил Фома. Он задыхался.

– Крысу… А, это… Это была твоя идея. Я ж тебе только тогда помог, показал.

– Моя идея? Показал? А сестру мою помнишь?

Словно и не было пятнадцати лет. Этот разговор был из какого-то хорошо обоим известного «вчера».

– Я помню, что с крысой была твоя идея, – усмехнулся Герман. – И зажигалку ты достал, и спицы. «В одном переулке стояли дома, в одном из домов жил упрямый Фома. Не верил, не верил Фома ничему…»

– Ирму помнишь? – повторил Фома.

– Как крысу.

Щелк – это щелкнуло выкидное лезвие. Потрясенный Мещерский увидел в руках Фомы нож. (Фома – этот европейский яппи, в костюмчике от «Харродс», как отмороженный урка с финкой – можно было не верить глазам своим, а можно было действовать, но вот только Мещерский – разиня, как всегда опоздал, переживая, осознавая, врубаясь.) Фома ринулся на своего противника. В зале заорали. Герман ударил Фому кулаком в лицо, отбросил. Но тот снова ринулся на него, размахивая ножом – молча, страшно. Полоснул и достал – на белой рубашке Германа пониже плеча расплылось алое пятно.

– Фома, что ты делаешь, опомнись! – завопил Мещерский, пытаясь удержать приятеля. Но разве можно было удержать камень, сорвавшийся с откоса?

– Прекратите сейчас же! – В рев мужских глоток внезапно вплелся женский истошный крик. Мещерскому в горячке показалось, что это голосит официантка. Только потом он с тупым изумлением увидел какую-то женщину – крупную, черноволосую, в сером деловом костюме, в кружевном жабо (по виду типичную служащую из офиса или школьную директрису). Вместе с каким-то дюжим мужчиной в шоферской куртке она пыталась остановить драку. Но остановить эту драку, как и ту, кондопожскую, было ой как трудно! Ресторан «Чайка», видно, желал поддержать славу своего карельского клона.

– Убью тебя здесь, сейчас, убью, прикончу! – Фома, размахивая ножом, кидался на своего противника. Но тот, сильный, тренированный, не желал быть зарезанным вот так, как жертвенное животное. Удар – и Фома упал, ударившись спиной о стол.

Мещерский навалился на него, одновременно закрывая собой и мешая подняться. Краем глаза он узрел, как здоровяк в шоферской куртке, подбадриваемый криками своей спутницы, вместе с группой других посетителей оттеснили Германа к выходу из ресторана.

– От-т-тдай мне ножжж. – Мещерский, пыхтя, пытался отобрать у приятеля его оружие.

Фома отшвырнул Сергея, поднялся на ноги. Но его врага уже не было в зале ресторана.

– Нож, быстро! – Мещерский, разозленный толчком, болью в груди, уже почти орал. – Придурок, а если бы ты его зарезал?! Что было бы? Отдай нож, говорю, сию же минуту!

– Да пошел ты, – Фома сплюнул на пол. – Что ты все ко мне вяжешься? Это мое дело, понял? Мое, и ничье больше. Может, я и вернулся сюда для этого?

– Чтобы убить его?

Фома не ответил, он снова оттолкнул Мещерского, преграждавшего ему путь, и покинул «Чайку».

– Милицию вызывайте, милицию! – пронзительно и зло верещала где-то в глубине зала официантка.

И милиция приехала на удивление оперативно. Правда, главных участников драки и след простыл. Но милиционеры от этого даже не вздрогнули – дело житейское. Они задержали Мещерского. Тот замешкался, расплачиваясь за двоих и помогая официанткам поднимать стулья.

Не слушая объяснений и возражений («Гражданин, пройдемте, в отделении разберемся»), милиционеры водворили Мещерского в зарешеченный «воронок» и, невзирая на его протесты, вместе с группой возбужденных и нетрезвых очевидцев потасовки повезли в ОВД.

Из «воронка» не было видно ни зги, Мещерскому показалось, что ехали они очень долго, почти целую вечность. Как такое могло произойти, он не понимал, учитывая невеликую площадь Тихого Городка. Но, видно, в эту ночь (необыкновенную ночь, как он уразумел гораздо позже) вообще что-то непонятное творилось в городке и со временем, и с расстояниями.

Несмотря на поздний час, в отделении милиции на первом этаже (всего было два) горели окна в большинстве кабинетов. Заведение мало чем отличалось от самых обыкновенных заштатных ОВД. Перед входом столпилось скопище раздолбанных машин, толстое пуленепробиваемое стекло защищало дежурку от неожиданных экстремистских финтов и посягательств (чтоб никто не кидался через барьер рвать протокол и брать за горло старшего дежурного), в зарешеченном «обезьяннике» размеренно матерился местный забулдыга. В кабинете рядом с дежуркой работал телевизор, шло что-то шумное, попсовое про «звезд» с первого канала. И набившиеся в кабинет патрульные встречали каждое появление Ксении Собчак на экране дружным жеребячьим гоготом.

С Мещерским разбирался сам дежурный – пожилой дядька, нудный, как овод. И туго бы пришлось Мещерскому, если бы не показания подвыпивших очевидцев из «Чайки». Те дежурного знали, видно, как облупленного: «Ты что, Пал Осич, парень-то ведь разнимать их бросился, если бы не он – порезали б друг друга к такой-то матери!» Неожиданно заступилась за Мещерского и крикливая официантка: «Он не дрался, наоборот, он дружка своего останавливал. И за посуду он разбитую полностью с рестораном рассчитался, чаевые вон хорошие дал…» Однако, попав таким образом из подозреваемых в бытовом ресторанном хулиганстве в разряд свидетелей, Мещерский из цепких лап дежурного не вырвался. Пришлось отвечать на добрую сотню вопросов: кто, откуда, с какой целью, с кем были в ресторане, как фамилия драчуна-приятеля, где он сейчас находится, в чем причина возникшего конфликта?