Сам Уильямсон заглянул между восемью и девятью, но ничего мне не сказал. Делал вид, что меня не замечает. Я знал его повадки. Он давал мне знать, что недоволен, заставлял меня томиться и гадать, когда над моей головой разразится гроза. В этом деле он был мастером.

Он удалился, чтобы провести остаток утра с лордом Арлингтоном. Я нервничал. Уильямсон был осторожен, расчетлив и хладнокровен. Насколько мне было известно, он не изливал свой гнев на клерков или еще на кого-либо. Но он требовал послушания и был способен затаить неприязнь.

Несколько месяцев назад я был у него в милости, впрочем, как и у другого моего начальника, мистера Чиффинча, личного секретаря короля и полезного союзника при дворе. Сам король смотрел на меня благосклонно. Но в Уайтхолле память коротка, и я не льстил себя ложной надеждой, будто я неуязвим.

Приказ явиться пришел через час или около того после обеда, в середине дня, когда даже в самых дисциплинированных конторах усердие склонно убывать. Уильямсон послал ко мне слугу с приказом встретиться с ним у Гольбейновских ворот.

Я схватил плащ, выбежал из конторы и устремился в Уайтхолл. У Гольбейновских ворот никакого признака мистера Уильямсона или кого-либо еще не было. Он заставил меня ждать добрых двадцать минут, прежде чем вышел из Большого двора. Он помахал мне рукой, подзывая к себе.

– Я иду к канцлеру. Прогуляйтесь со мной по парку.

Новый особняк канцлера находился на Пикадилли. Держась рядом, мы вошли в Сент-Джеймсский парк. Уильямсон не проронил ни слова, пока мы не начали огибать канал. Он неожиданно остановился и впервые посмотрел мне прямо в глаза.

– Ну, Марвуд. Чем вы занимались?

Сказать правду Уильямсону я не мог, в том числе потому, что и сам не знал, в чем правда.

– Приводил в порядок дела отца, сэр.

– Ваш отец доставлял нам всем неприятности при жизни. И что? Теперь он будет доставлять неприятности после смерти тоже?

– Мой отец…

– У вас здесь дел невпроворот. Чем вы занимались? Почему не являлись в контору? Не надо было мне полагаться на человека из такой разношерстной семьи. – Он сердито на меня посмотрел. – Испорченное дерево приносит испорченные плоды.

– Я был опечален, сэр, и не знал, что делать. – Я запнулся. Слова звучали неубедительно ни для меня, ни для него. – Нужно было заплатить долги и всякое прочее, и я… – Уильямсон уставился на меня, наморщив нос, будто я был слизняком или от меня дурно пахло. – Простите меня, – сказал я торопливо, зная, что полное уничижение мой единственный способ спасения, – вы были так добры ко мне. Это… горе сломило меня. Клянусь, я все исправлю.

Его лицо не смягчилось, но гнев ушел. Уильямсон был человеком, который все рассчитывал самым экономным способом, даже вспышки гнева.

– У меня есть для вас поручение. Не совсем приятное.

Я поклонился.

– Все что угодно, господин. Все, что прикажете.

– Среди руин было найдено тело. Милорд обеспокоен, что в городе есть недовольные элементы.

В данном контексте под милордом имелся в виду лорд Арлингтон, государственный секретарь и начальник Уильямсона. Он отвечал за безопасность королевства.

– Это женщина, – сказал он. – Ее зарезали.

– Шлюха?

– Коронер полагает, что, возможно, это вдова по фамилии Хэмпни. Весьма уважаемая женщина. И даже наследница, кроме того.

Это объясняло интерес лорда Арлингтона к этой смерти. Одно дело, когда никому не известная женщина найдена мертвой среди развалин. Но совсем иное дело, когда убитой оказывается богатая вдова. У богатых вдов имеются друзья.

– Но он не уверен, что это она, – продолжил Уильямсон. – Говорят, эта женщина одета, как шлюха, ну или почти. С какой стати такой женщине, как госпожа Хэмпни, так одеваться?

– Не красотка, – сказал клерк коронера. – Хотя, конечно, сказать трудно.

Я промолчал. Я боролся с приступом рвоты.

– Хорошо сложена, если вам нравятся худышки. Что до меня, мне нравятся птички поаппетитнее.

Я отвернулся, превозмогая тошноту. Клерк был совсем мальчишкой, его расхвалили в конторе, и он слишком старался произвести впечатление.

Женщину положили на бок в неглубокую яму. Она была невысокой и худенькой. Ее тело лежало в погребе разрушенного дома. Первоначально оно было прикрыто тонким слоем строительного мусора и пепла. Но долго пролежать необнаруженным оно не могло бы.

– Видите икру ноги, сэр? – Он походил на хорька, с одной глубокой морщиной, пересекающей лоб. – Похоже, это работа лисицы. Что вы думаете?

На секунду я опустил кусок ткани, которой закрывал ноздри и рот.

– Возможно.

– Довольно массивная пасть. Иногда по ночам можно увидеть барсуков, но по форме укуса на барсука не похоже. Может быть, дикая собака? Здесь их полно. Достаточно одному животному унюхать ее и начать раскапывать лапами.

– Как она умерла? Можете сказать?

– Ножевое ранение под левой грудью, – сказал он. – Возможно, задето сердце. Еще ножевой удар в шею, прямо в артерию. Много крови.

– Должно быть, ее закапывали в спешке. В ночи?

– Если бы они принесли ее днем, их бы увидели. Взгляните сюда, сэр. – Он указал пальцем на обнаженное предплечье. – Это не лиса и не собака. Это крыса, и не одна. Бьюсь об заклад.

Помимо воли я бросил взгляд на тело. Ужасы, сопровождающие смерть, обладают страшной привлекательностью. Черные или темно-каштановые волосы отчасти скрывали неестественно белую щеку. Крови вытекло, как из зарезанного теленка.

– Кто-то нашел ее раньше нас, – сказал клерк. – Кто-то на двух ногах, а не на четырех. Видите руку?

Он ткнул пальцем. Я посмотрел, куда он показывал. У женщины не было пальца на правой руке. Была видна белая кость на обрубке.

– Возможно, кольцо. – Клерк вздернул плечами. – Быстрее отрубить палец, чем мучиться, снимая кольцо, если оно плотно сидело. Что касается глаза, полагаю, это птица сделала. Ворона. Они любят глаза, знаете ли. Мой дядя держит овец. Так вот вороны охотятся за глазами ягнят. Им без разницы, живой глаз или мертвый. Для них это деликатес, можно сказать.

На женщине не было туфель. Я рассматривал ее ноги. На одной ноге был светлый шелковый чулок, спустившийся до лодыжки. Другая нога была голой.

Как ни странно, самым ужасным было отсутствие глаза. Без него она выглядела не совсем по-человечески. Бархатная мушка была прилеплена в уголке пустой глазницы, как насмешка над кровавым кратером рядом. Мушка была в форме сердечка. Другого глаза было не видно, так как она лежала на боку.

Я спросил:

– Как долго она здесь пролежала? Можете сказать?

– Не меньше недели. – Клерк постучал по носу, чтобы придать себе выражение житейской мудрости. Он был похож на напыщенного мальчишку,