В 6.00 сползла с койки, зевая и шаркая ногами, как столетний дед, потащилась с Варварой на улицу. Я терла глаза, чесалась и на ходу поддергивала штаны. По моему виду нельзя было сказать, что я люблю ранние подъемы. После прогулки Варвару стошнило.

Под пытками она призналась, что остатки корма, исторгаемые из ее нутра, суть физиология и самый правильный способ кормления детей. И поступает она так, как и положено добропорядочной мамаше. Именно так это происходит в природе. Я пробурчала, что у нас тут, однако, не природа, но природу я им легко могу им устроить — всей шайке. Вот придет август и будет им природа, дача и земляной пол. А пока — «Можно отрыгивать где-нибудь на линолеуме, а не под ванну?» Варвара сказала, что на все воля желудка. Где услышит зов природы, там тому и быть. А будете, хозяйка, правила устанавливать — тут же побежите на рынок за мясом, потому что дети голодают, разве непонятно?

Спор закончился ничьей. Позавтракав таким образом и осчастливив балкон и остальную квартиру новыми кучками, дети перешли к следующему пункту программы: охоте за моими пятками. Ни пяткам, ни мне играть не хотелось. В 6.50 все же удалось абстрагироваться от беготни, лая, массажа конечностей и урвать еще пару часов сна. Засыпая неспокойным сном, с грустью вспомнила, как «в молодости» у детей проявлялся «синдром попугая»: выключишь свет — они спят, включишь — просыпаются. Но кто же выключит июльское солнце?

Из вредности проспала до 12, проснулась от прикосновения к руке холодного носа. Варвара вся в извинениях за давешнее недоразумение с физиологией тактично спрашивала, а не запланирована ли у нас сегодня — случайно — прогулка? Я проворчала (ворчливая стала!), что она, так ловко разобравшаяся со своей физиологией, могла бы уже не тревожить меня по пустякам — подумаешь, кучкой или там озерцом больше…

Но Варвара смотрела вопросительно. После вставания следовало идти гулять, потом завтракать и чесать за ухом. У моей собаки устойчивые привычки.

Слонам-тяжеловозам думать не положено. У них одна забота: встал — пошел. Встала. Пошла. Погуляли. Выдала завтраки-обеды. Почесала. Убрала. Отключила холодильник, чтобы размораживался. Сходила в магазин. Купила детям вкусных полезных косточек и какой-то тоже вкусной полезной ерунды, отдаленно напоминающей печенье из колбасы салями. «Лакомство для щенков крупных пород» — вот как называлась та ерунда. Дети смяли лакомство в один присест, закусив пустой бутылкой из-под минералки, которую виртуозно выудили из мусорного мешка. И мешок отправился на новое ПМЖ. Он теперь висит, радуя глаз, на ручке окна. Как в лучших домах. Как в Букингемском дворце накануне большого приема.

В файв о'клок слонам положен чай. Но чай дети выпили на прошлой неделе, как и хороший кофе. И чай, и кофе были в легкомысленных пакетах, за что и поплатились. Остался кофе Гранд, от которого в восторге только актер Калныньш. Ну и слоны-тяжеловозы, которым все равно, что пить, лишь бы посидеть в кресле, поджав ноги и разрешив себе «полчаса ни на что не обращать внимания». Мое время — мое удовольствие, как написано на рекламном щите около нашего дома. Удовольствия в нашем доме — почти столько же, сколько и времени. Все, что есть, все наше.

Дети тем временем дрались за место на нижней полке пустого размораживающегося холодильника. Победил Димыч. Неудобно запрокинув морду на стенку и поджав ноги, он все-таки выпихнул конкурентов и просыпался только тогда, когда очередной кусочек льда падал ему на голову. Дим недовольно жмурился и прикрывался бархатными лоскутами ушей. Оленька (сука палевая!) с досады взялась было грызть дверцу, а Влад — Оленьку, но тут мои полчаса истекли, и пассажирам, оставшимся без мест, было предложено веселое купание в ванне.

Варвара, боящаяся большой воды, сидела у порога и внимательно следила за мной. Не собираюсь ли топить молодняк?

Сориентировавшись по усюсюкающему голосу, что страшное откладывается, пересилила себя, зашла на цыпочках и (жадина) вытащила из ванны игрушки, плавающие «для антуражу». Бегемоту с гантелями опять не повезло: его все время кусают, а плавать не дают. Потом мы, конечно же, мыли пол. С гавканьем, кусанием, отряхиванием мокрых шубеек на стены, и наскоками на мои руки в стиле «тройной тулуп».

Жаль, чиновники из Олимпийского комитета не видят, как мы, резвяся и играя, моем полы. Какой там керлинг! Поломойко-ведротряпкинг! Международные соревнования!

И Голливуд — не того актера взял на роль ловкого Человека-паука… Да и Цирк на Цветном бульваре много потерял. Зато, говорят, Гостелерадио скоро пришлет мне контракт. Озвучивать семейные комедии и сниматься в мультфильмах. Я теперь умею говорить разными голосами и даже лаять.

А что? — Варвара гавкает, когда отпрыски к ней в миску лезут, вот и я, устав просить «не кусай меня!», решила, что у нас просто языковой барьер. И стала лаять. Они ржут надо мной. Не верят. Не боятся ни фига. Надо избавляться от акцента.

А кто у нас смеется последним? Хе-хе.

Дети уперли из-под шкафа коробку, в которой умирало несколько клубней картошки, и начали ее, коробку, рвать. А коробка высокая — в таких коробках бумагу продают, сразу несколько пачек — плотная, заскорузлая уже от времени. Дети раззадорились, в раж вошли, рычат, зубы, в которых края коробки, не разжимают, головенками из стороны в сторону мотают, лапами упираются… Ну волкодавы, честное слово! А потом картошка оттуда ка-ак выскочит, ка-ак выпрыгнет! То-то смеху было.

Да, ну и что с того, что смеялась я в одиночестве. Как жена этого… как его… мистера Роччестера из «Джейн Эйр»… Та, которая на чердаке обитала и домик потом спалила. Не понимал никто ее тонкой душевной организации.

Окончательно войдя в роль, я взяла кастрюлю и диким голосом туда пробухтела: «ВА-А-АР-ВА-А-АРАА-ААА!» Варвара этого жуть как не любит, волноваться начинает и лаять: «Мать, ГАВ! ГАВ! Прекрати меня нервировать! Видишь, ГАВ! ГАВ! Я от этого психическая становлюсь! Твою ГАВ!..»

Но раздухарившегося слона-тяжеловоза уже не остановишь. Да, признаюсь, пока мальчиков тут нет, было дело: надела кастрюлю на голову и, сидя на полу, начала орать песню, наиболее подходящую для погранзаставы. «На позицию девушка провожала бойца. Темной ночью простилися на ступеньках крыльца». И — в такт — головой, то есть кастрюлей, в стенку — бамс, бамс. Уж сходить с ума — так с музыкой! И вилочкой об стол — трямс, трямс. Для ритму. И ногой босой по полу с хм… — как там написано в книжке про щенков? — «разлитым теплым яблочным соком»? И босой ногой по полу с соком — шлеп, шлеп. «Нааааааа ступеньках крыльца-аааааааа!»

Тут Оленька, заинька моя, подняла морду и… взвыла. То ли судьба девушки с заставы как-то по-особому ее тронула, то ли мой образ человека-оркестра, не знаю. Но выть она перестала только после обещания, что петь я больше не буду, а буду молча варить кашу. Сейчас же. И с мясом. И побольше. Как варят брату ее единоутробному Сумерки.

На том и порешили.

Кашу, правда, я схалявила и развела полуфабрикатную, но зато аж пять злаков, с молоком, супер-витаминами, консервами мясными, маслом подсолнечным, салфеточкой белой, поклоном земным. И губами еще почмокала для нагнетания аппетита.