Рыцарь замер, повернул назад:

– Орден достаточно силен, чтобы забрать Жемайтию обратно своими силами… – Но в этот раз его слова звучали без особой бодрости.

– Для этого понадобится согласие Литвы, – улыбнулась Елена. – Или того, кто окажется достаточно силен, чтобы ее опрокинуть.

– Чтобы орден получил Жемайтию, я должен получить в свою армию полк тевтонских рыцарей, – продолжил Егор.

– Никогда крестоносцы не примут над собой руку иноверца! – моментально вскинулся Михаэль фон Штернберг.

– Точно ли так? – поднялся с кресла Вожников. – Давай поговорим начистоту, барон. Война – дело разорительное и кровавое. Ныне у Литвы плохо с войсками и плохо с деньгами. У ордена плохо с войсками и плохо с деньгами. У меня с войсками хорошо. Но вот с деньгами плохо. Чтобы армия не разбежалась, ее нужно кормить. А чтобы ее прокормить, я сам должен кого-то съесть. Если кушать земли Тевтонского ордена, то за спиной будет Новгород, справа море, слева Литва. Стратегически это очень удобно. Если кушать Литву, то орден оказывается за спиной. Он может ударить в спину, может прервать линии снабжения, может пропустить врага. Чтобы решиться на такую авантюру, я должен быть не просто уверен в союзе с вами, я должен получить абсолютные гарантии. Требовать заложников от столь доблестных воинов унизительно. Но вот крупный отряд под командой знатного крестоносца в рядах моей армии должен, я полагаю, устроить обе стороны.

В горнице повисла тишина. Послы Тевтонского ордена размышляли. Было над чем. После минувшего поражения им предлагали возможность отомстить, причем малыми силами и чужими руками, да еще и вернуть потерянные земли.

– Нам нужно снестись с магистром, – наконец сказал один из кавалеров, одетых в балахоны.

– Послезавтра мы подписываем договор с королем Эриком, – скромно сообщила Елена. – Вы можете стать при том договоре наблюдателем, равно как посол Маргариты Датской подпишет наш договор, выступая наблюдателем при нем.

– Февраль, – сказал Егор. – До начала распутицы всего два месяца. Я не могу терять времени. Мои резоны вам теперь известны.

– Хорошо, – кивнул посол. – Мы подпишем этот союзный договор на время твоего похода против княжества Литовского и Русского, и королевства Польского.

Его соратники бросились к барону, что-то попытались доказать, однако рыцарь вскинул руку и громко объявил:

– Если магистр будет недоволен данным договором, я сам, лично, со своими товарищами и вассалами примкну к армии князя Георгия Заозерского и стану его союзником и заложником! Ручаюсь в этом словом дворянина![24]

Помощники посла отступили. Вопрос был решен.

* * *

Подписание договоров прошло очень скромно. Можно сказать – кулуарно. Барон из Дании, барон из Мариенбурга и князь из городка возле озера Воже по очереди скрепили подписями и печатями шесть пергаментных свитков и тут же их разобрали. Подняли полные красного вина кубки, коснулись их краями над подставкой для письма.

– Да продлятся вечно наше единомыслие и союз! – торжественно провозгласил Альбрехт фон Хольберг. – И пусть все наши ссоры и разногласия заканчиваются именно так!

– Пусть наши думы и желания совпадают как можно чаще! – кивнул Михаэль фон Штернберг.

– И пусть наш союз принесет удачу каждому! – закончил Егор, и после того как послы выпили, предложил: – Теперь прошу к столу пиршественному! Отпразднуем успешное окончание наших споров.

– Прости, князь Георгий, – приложил руку к груди крестоносец, – но, верный клятве, я обязан спешить в свои земли и созывать рыцарей, дабы примкнуть к тебе к назначенному сроку.

– Прости, княже, – поставил кубок барон фон Хольберг, – но моя повелительница и без того слишком долго томится в неизвестности.

Он низко поклонился и покинул горницу. Михаэль фон Штернберг повернулся к Елене:

– Восхищен твоей прозорливостью, княгиня!

– Всегда рада видеть в своем доме, барон!

– Быстро они, – удивился Егор, когда барон откланялся. – Думал, хоть как-то отметить захотят.

– Получить свое им интереснее. – Княгиня быстро развернула оставленные свитки и радостно расхохоталась: – Да! Да! Король Георгий Заозерский! Титул и подпись подтверждены печатями Тевтонского ордена и трех королевств… – Она торопливо свернула драгоценные документы. – Надо списки с них снять, дабы не потерялись.

– Вестей от архиепископа не было? – спросил Егор.

– Симеон дожидается, пока ты получишь договоры. В жизни случается всякое, в последний миг могли и передумать.

– Федька, – позвал преданного помощника Вожников. – Беги в кремль, сообщи, что все подписано. Пора…

На день Григория Богослова, когда люди православные шли в церковь помянуть святого свечой и молитвой, меж церквей возле вечевой площади появился изможденный старик. Одетый в рубище, пошатываясь и непрерывно крестясь, он вопил:

– Помогите, люди добрые! Помогите, православные! Заступитесь за детишек маленьких! Оберегите от окаянных! Помогите, люди добрые!

– Что с тобой, отец? Откуда ты такой? – быстро нашлись доброхоты, что вытащили его из сугроба, обернули в шубу, потянули к храму, в тепло.

– Горе мое, горюшко! – вовсю надрывался несчастный. – Церковь-то я возле Гориц подновить попытался, да заловили меня на сем литовцы! Плетьми побили, опосля в дом вломились, жену и детишек тоже запороли, меня же до смерти хотели засечь, да насилу ушел, в возке купеческом затаился!

– Как же, разве преступление это? – не понимали его столпившиеся новгородцы.

– Да запрещено сие все в Литве строго-настрого! Коли церковь православная, то ни украшать, ни чинить нельзя, за то плетьми каждого бьют до полусмерти. А уж удумаешь новый храм построить – так и вовсе голову могут отсечь!

– Это как же? – не поверили столпившиеся люди, однако старик с надрывом жалился на то, как запарывают княжьи слуги православных за попытки сохранить свои церкви и молиться Иисусу Христу, плакался, что нет нигде защиты человеку истинно верующему, и не токмо простому смерду, но даже и боярину, и сыну боярскому, коих за веру и с земли согнать могут, и добро все выморочить.

– Это верно, про Литву такое сказывают, – неожиданно признал один из солидных купцов. – Я с товаром к Полоцку ездил, не раз жалобы такие слыхивал[25].