Смотрю на приборную панель. Десять утра. Макс въезжает через арку во двор. Поворачиваюсь к нему, чтобы попрощаться.

— А это что за хрень? Что он у твоего дома с утра пораньше забыл?

Смотрю сквозь лобовое стекло. Из своей машины выходит Гриша. Макс дергается, собираясь выйти из машины, но я хватаю его за руку.

— Лебедев, ты мне еще здесь скандал закати. — он шумно дышит. — Здесь живет его бабушка, если ты забыл. Приехал он к ней, а не ко мне. И делать это он может, сколько ему вздумается.

— Ага, Маслова, заливай мне дальше. Я бы таскался к своей бабушке постоянно.

— Спасибо, тебе за все еще раз. Увидимся в понедельник в универе. — целую его в щеку, убеждая себя, что мы можем быть хорошими друзьями.

Выхожу из машины, отхожу на пару шагов и обернувшись машу ему на прощанье. Гриша стоит у машины, сунув руки в карманы куртки. Наблюдает за происходящим. Я прохожу мимо него, достаю ключи из рюкзака, прикладываю магнитный чип и захожу в подъезд. Перед тем, как захлопывается подъездная дверь, я слышу шаги. Гриша быстро нагоняет меня.

— Здороваться не учили, кошка?

«Не смей меня так называть. У тебя больше нет на это права!», — вопит мое сознание. Я сжимаю кулаки и молча поднимаюсь по лестнице. Надо было подняться на лифте, может он не успел бы за мной. Гриша легко обгоняет меня и преграждает дорогу.

— Быстро ты утешилась, а говорила он тебе в парни не метит. Или это была разовая акция? Просто для здоровья потрахались?

У меня срывает предохранитель, и я бью его по лицу. Наотмашь. Мечу по щеке, но промахиваюсь и бью по подбородку, потому что он стоит на несколько ступеней выше. Его зубы щелкают. Гриша не ожидал от меня такого.

Мудак. Меня трясет от злости. Гриша хватает меня за запястья, больно сжав. Резко дергает на себя и вжимает в стену.

— У тебя вообще нет права предъявлять мне претензии. Ты сделал свой выбор, козел. Я же тебя не спрашиваю, когда ты с Ксюшей трахаешься. — его лицо так близко, что наше дыхание смешивается воедино. — Отпусти, мне больно.

Я понимаю, что он испытывает тоже самое, что и я в этот момент. Только не я все это затеяла.

— Никогда больше не смей меня бить, поняла? — я поторопилась навесить на него ярлык порядочного парня. Гриша удивил меня новой гранью.

Его зрачки расширены. Взгляд блуждает по моему лицу.

— Отпусти, а то заору. — он разжимает руки и продолжает смотреть на меня, как на заклятого врага.

Потираю запястья.

— Я на тебя больше не работаю. Пусть тебе Ксюша салаты режет.

— Две недели отработаешь.

Я проскальзываю под его рукой и показываю фак. Поднимаюсь наверх. Гриша остается внизу. Слышу, как он матерится и бьет по перилам.

26

Поднимаюсь в квартиру. Открываю дверь своим ключом. В коридоре тут же появляется Дора в шерстяном платье. Волосы собраны в сложную укладку. Раскрас — боевой.

— Явилась! Предупредить нельзя было, что ночью где-то шарахаться будешь? Я все морги и больницы обзвонила! — она театрально размахивает руками, расхаживая туда-сюда.

Я снимаю пальто. Все еще болят запястья. Точно будут синяки. Мои мысли слишком громко звучат в голове, почти заглушая Дорин возмущенный голос.

«Господи, я просто сказочная идиотка. Выбрать мудака, который пытается усидеть на двух стульях, могла только я. Не нравилась тебе твоя жизнь? На тебе треша для сравнения.» Не знаю, чего мне хочется больше: расплакаться или выругаться отборным матом. Роняю маленький столик, на который мы складываем ключи и прочую мелочевку.

— Да что с тобой такое? — Дора подходит ближе и пытается заглянуть мне в лицо. — Ты чего красная такая?

— Доротея Аркадьевна. Извините, давайте потом поговорим. — поднимаю столик, скидываю обувь и иду к себе в комнату.

Мысли хаотично скачут в голове. Что мне теперь делать, на что жить? Если отец съехал, то я могу вернуться домой. Только я не знаю этого наверняка. Вернуться — значить признать, что я ни на что не способна. Так получается?

Подхожу к окну и смотрю на парк. Голые ветви деревьев выглядят печально. Все девственно-белое, как в тот вечер, когда я разговаривала с отцом на кухне. Что если мы никогда не сможем понять друг друга? Словно по волшебству, на телефон приходит сообщение: «Жду тебя сегодня в два в офисе. Нужно поговорить.»

Отбрасываю телефон в сторону. Что там говорят: наши мысли материальны? Значит, он тоже думает обо мне? Конечно, я же все-таки его дочь. Осадок после встречи с Гришей немного отпускает.

Спустя два часа выхожу в гостиную. Дора курит и остервенело брызгает краской на огромный холст: два на два, не меньше.

— Доротея Аркадьевна, что-то случилось? Вы на меня сердитесь? Вас же Надежда Викторовна должна была предупредить, что мы с Максимом и одногруппниками на вечеринке допоздна будем.

Она бросает кисть и поворачивается ко мне. Кусает губы.

— Я злюсь на тебя, но чисто для профилактики. Мне Надя вчера около одиннадцати позвонила, хотя ты и сама могла бы потрудиться.

А зачем тогда про морги и больницы нагнетать было?

— А что тогда?

— А то ты не знаешь? Поэтому небось и пошла вчера куролесить. Я ж не дура. Все понимаю. — она по-старчески вздыхает. — Гришка мой на своей стерве жениться собрался. Позвонил мне сейчас, про тебя спрашивал. Балбес. Что сын, что внук. — на мгновенье мне кажется, что она сейчас заплачет. Ее выцветшие глаза кажутся совсем прозрачными. Мне бы очень не хотелось видеть ее слезы. Я ощущаю бессилие, когда стойкие духом люди плачут.

— Да, я знаю. — внутри пусто. Сдохла надежда, и куколки вымерли, не успев превратиться в бабочек.

Я, правда, перестала надеяться. Гриша сегодня мне в этом помог. Я знаю, что люди не всегда поступают красиво. Это нормально. На то мы и люди. Но Гриша перешел черту. Мешать себя с грязью я не позволю, чтобы я к нему не испытывала. Бабушка Тая говорила: «Я землю жрать буду, но против себя не пойду». Хорошо бы, если бы мне передалась ее сила духа, потому что, когда Гриша прижимал меня к стенке, я на секунду почувствовала желание. И мне казалось, что он — тоже. Вот такая я противоречивая натура.

Дора снова берется за кисть и начинает фигачить ей по холсту, рискуя проделать в нем дыру.

Когда я еду к отцу