– И вот он здесь, – кивнул я.

– Точно так-с, Герман Густавович. Точно так-с. Он мне еще из Казани послание выслал. Так я друга своего старого с пересыльной на Убинке и подобрал. Да надоть было б ранее. Не подумавши это я. Дионисий всегда к наукам стремился. И в Сибирь вот одни книги привез. Чуть голодом не пропал. Благодарение Господне, есть еще добрые люди, не дали пропасть христианской душе.

– Книги?

– Вашство! – отвлек меня Артемка, взглядом указывая на появившегося в раскрытой калитке низенького, удивительно похожего на скромного хоббита в очках, человечка. Сто против одного, он бы так и не решился переступить воображаемую границу, если бы кто-нибудь его не пригласил.

– Входите! Входите же скорее, Дионисий Михайлович, – от всей души забавляясь, крикнул я. И добавил про себя: «В сад! Все в сад!»

Жулебин вскочил, чуть ли не бегом кинулся к врачу. Пока они… блин, слово-то подходящее трудно подобрать… Дрейфовали! Во! Пока они дрейфовали к нашей яблоньке, приказчики успели притащить еще одно кресло, рюмку и добавить соленостей на стол. И были гилевские мо́лодцы, конечно, расторопны, ну уж никак не метеоры.

Потом нас представляли. Причем чувство у меня такое появилось в процессе, будто какому-то герцогу или принцу крови рекомендуют заштатного губернатора. В роли заштатного, конечно, я. И, как ни странно это звучит, был я этим весьма озадачен и…

Да какого хрена! Я в ярости был просто. Сам понимал, что грешно ревновать к убогому, что наверняка что-то очень старое и значительное связывает двоих этих людей, что этот старый лекарь местному городничему в миллион раз ближе и дороже, чем молодой да нахальный заезжий начальник. Понимал. И боролся с собой. Но в глазах было темно от гнева.

Я, клянусь бессмертной душой Германа, стал уже и к горлышку бутыли присматриваться, что на столе между нами стояла. Очень мне захотелось покровительственно похлопать ею по розовой, как попка младенца, лысине этого принца-герцога. Да замер на месте, пораженный размахом Божьего промысла. Потому что этот… гарнизонный лекарь вдруг выдал, ничуть не смущаясь моими чинами:

– А вы, хи-хи, подишко-сь, тот самый коновал, что извозного мужичка на тракте суровой ниткой шил? Ладно хоть спиритусом хватило соображения изъян обработать.

– Водкой, – поправил я веселящегося «хоббита», продолжая размышлять о том, как же чуден свет и как велик Господь, сподобившийся каким-то образом свести незнакомого мне каинского врача, этого ссыльного лекаря и меня.

– Что, простите?

– Это водка была, не спирт!

– Да? Григорий Федорович доносил весть о спиритусе… Но тем более, тем более… Хи-хи. Чудесно, что извозчику тому до округа живым добраться случилось. Сколь верст-то раненого к врачу везли?

– Двести с чем-то, – пожал плечами я. – Да и не нашлось в Усть-Тарской почте шелковых нитей. И из всего антисептика только хлебное вино.

– Так вы что же, сударь мой, – взглянул на меня поверх очков врач, – специально изъян гм… водкой? И зачем же, позвольте на милость?

– А вот это вы мне сами скажите, лекарь, – хмыкнул я, переходя в наступление. – Уж вам-то это должно быть известно. Зачем следует раны мыть и спиртом обрабатывать? Я еще и тряпицу с иглой да нитью в водке вымочил. И руки протер.

– Да-а-а? – растерялся Михайловский. – Экий вы оказывается… Быть может, вы и труды профессора Земмельвайса изучали?

– И Пастера, – кивнул я, судорожно пытаясь припомнить, кто таков этот профессор с именем, больше подходящим какому-нибудь повару. «Semmelweis» в переводе означает «витрина кондитера». За Пастера я не переживал. Что такое пастеризация и кто это открыл, в советских школах в шестом классе изучали.

– Вы имеете в виду его сообщение о мельчайших грибковых организмах, вызывающих эффект брожения в виноградном соке?

– Я имею в виду его работы о микробиологическом начале некоторых болезней.

Мамочка! Какому святому помолиться, чтобы француз что-нибудь подобное уже выдал?! Иначе этот хоббит меня разделает под… Сарумана… Или Саурона?

– Очень, фантастически интересно! – обрадовался Дионисий Михайлович. – А я, грешным делом, опасался, что нам решительно не о чем будет говорить. Что ж ты, милый друг Иван Федорович, не сказал мне, что молодой человек столь замечательно образован? Вы, юноша, простите, запамятовал, где имеете честь служить?

– При губернском правлении ошиваюсь, – улыбнулся я. – А вот откуда вы, гарнизонный врач, узнали о необходимости профилактического обеззараживания? Этот, как вы сказали?.. Григорий Федорович Седякин? Пусть будет Седякин. Он, подозреваю, у вас учился. А вот вы?

– Это Герман Густавович Лерхе, новый томский губернатор, – громко прошептал Жулебин на ухо Михайловскому.

– Ой, Ваня, перестань! Какая разница, новый наш молодой друг или старый! Разве же не чудно, не прелестно наблюдать, какие замечательные потомки следуют за нами! Какие образованные и интересующиеся люди! Это же превосходно, мой старый друг!

Одними бровями я велел Артемке наливать. Искренне вдруг захотелось выпить с этим удивительным старичком.

– Лет этак пятнадцать назад… Да, Иван Федорович? Сколько твоей младшенькой? Ну вот, значит, шестнадцать. – Маленькими глоточками, совершенно не поморщившись, старый доктор выпил рюмку водки и, даже не подумав закусывать, как ни в чем не бывало продолжил рассказ: – У жены нашего гарнизонного офицера, штабс-капитана Жулебина, подходило время родить дитя. А нужно сказать, мадам Жулебина – дама привязчивая. При прежних родах то горячка к ней привяжется, то еще какая напасть. Насилу отходили. Вот и стал я, значит, искать, как другие доктора с родильными горячками битву ведут. Тут и попало мне в руки известие молодого венского врача Игнаца Земмельвайса о том, что, дескать, следует руки и стол для родов раствором хлорной извести обрабатывать. Дабы инфекции не могли проникнуть в ослабленный организм. Время у госпожи Жулебиной подходило, так что я и решился испытать…

В общем, успешный исход испытаний австрийской методы доктор перенес на всю остальную лечебницу крепости. И сразу заметил, что осложнений после операций стало значительно меньше.

Ощутив реальную пользу от нововведений, Дионисий Михайлович принялся с энтузиазмом внедрять и другие научные открытия. Сначала – эфир для наркоза во время операций и кипячение инструментов и бинтовального материала. Потом, используя финансовую помощь от офицеров гарнизона, завел аптеку, где изготавливал небольшие партии описанных в медицинских журналах снадобий. В аптеку, нужно сказать, очень скоро стали обращаться и статские врачи округа и города.

За пятнадцать лет престарелый врач много чего успел. Выучил десяток молодых докторов – Седякин лишь один из них, – опубликовал несколько статей в специализированных изданиях. Вел обширную переписку. В том числе, кстати, с Пироговым, который даже пробовал зазвать гарнизонного лекаря в Санкт-Петербург. Безуспешно. Михайловский оказался жутким домоседом и совершенно нечестолюбивым человеком. Пользовать больных и добиваться в этом успеха – вот и все, чего он хотел. И сама мысль о суете переезда его донельзя пугала.