О возросшем мастерстве актрисы говорилось и на обсуждении итогов смотра. Об этом же свидетельствовало мнение художественного совета Главного управления музыкальных учреждений. Прослушав новые граммофонные записи – «Не тревожь ты себя, не тревожь» и «Ягоду», «Не жалею» Б. Фомина и П. Германа, «Точно» М. Табачникова и С. Болотина, художественный совет, в котором были Е. Катульская, К. Дзержинская, Н. Голованов, С. Шлифштейн, В. Сурин, Н. Сперанский, единодушно оценил исполнительское мастерство певицы высшим баллом.

Но сама Шульженко непрестанно возвращалась к эрмитажной премьере. Ну хорошо, думала актриса, режиссер, как пишут, преступил допустимую меру театрализации. А если бы не преступил? Не устарела ли сама театрализация? Не стала ли сегодня показателем недоверия к песне?

Чувство неудовлетворенности не покидало ее. Что будет дальше? Джаз диктует свои требования, подгоняет песни под привычные для него рамки. Танцевальная форма хороша и нужна, но она не единственная.

Все чаще Шульженко ловила себя на мысли, не пришла ли пора расстаться с джазом, попробовать работать по-иному: выйти к публике один на один – только она и рояль. Петь песни, романсы, баллады – разные по содержанию, настроению, форме. Вести разговор со слушателем без посредников.

Решиться на это было трудно. Останавливало опасение, как встретит такое новшество публика, почти восемь лет слышавшая пение Шульженко только в оркестровом сопровождении.

На необходимость принять решение толкали обстоятельства.

В сентябре 1944 года в связи с переходом на другую работу из оркестра ушел его постоянный директор, талантливый хозяйственник и организатор Руммель. Началась административная чехарда – за несколько месяцев сменилось четыре директора. Дисциплина в джаз-ансамбле упала.

Оркестр находился в подчинении московской концертной организации, а жили все его участники в Ленинграде. Это вызывало трудности в подготовке новой программы, репетиции и прием которой должны были проходить в Москве. Кочевой образ жизни не устраивал музыкантов – состав оркестра стал меняться, его поразила болезнь, называемая в канцеляриях «текучестью кадров».

Болезнь в конечном итоге сказалась на исполнительстве. И чем дальше, тем больше. «Самостоятельное выступление джаза красноречиво говорит только о скромных его возможностях», – писал критик Б. Арсеньев. Искусствовед Ю. Дмитриев заметил: «Лирические песенки К. Шульженко запоминаются и имеют успех. Что же касается руководимого ею оркестра, то он никак не может добиться той прозрачной музыкальной легкости, которая должна сопутствовать лирической песне».

Но ведь был и другой выход, и Шульженко знала о нем. Возвратиться в Ленинград, обновить состав оркестра, искать иные формы подачи репертуара. Разве нельзя во время концерта прикрыть музыкантов занавесом, а самой спеть несколько песен в сопровождении классического квартета – рояль, скрипка, альт и виолончель? Не об этом ли она не раз мечтала! Да что там говорить, кто запретит спеть ту же «Россию» только под рояль?! И публика на пять минут отдохнула бы от джаза – на пользу и себе, и всему концерту.

Но Коралли стоял на своем: возвращения в Ленинград не будет. Он предпринял меры: Моссовет дает им отдельную квартиру, ехать снова в ленинградскую коммуналку теперь не надо. И вынудил жену обратиться в Гастрольно-концертное объединение с просьбой о ликвидации оркестра.

– Почему это должна делать я? – возмутилась Шульженко. – Почему ты сваливаешь на меня все самое неприятное?!

– Потому что не мое, а твое имя решает все, – ответил Владимир Филиппович.

И 12 сентября 1945 года появился приказ:

«№ 1. Ленинградский джаз-ансамбль под руководством Клавдии Шульженко и Владимира Коралли расформировать.

№ 2. Артистов Шульженко К. И. и Коралли В. Ф. от художественного руководства ансамблем освободить и перевести в штат солистов ВГКО.

Основание: Заявление артистки Шульженко К. И.».

За две недели до этого она в последний раз встретилась в ДЗЗ со своим ансамблем и записала шесть песен кряду. Среди новинок – ту, с которой не расставалась, – «Руки».

«Музыканты, очевидно, догадывались, что эта встреча последняя, хотя я ничего о том не говорила, – рассказывала Клавдия Ивановна. – Играли они виртуозно! А я совсем превратилась в сентиментальную дуреху – нервы не выдержали, после «Рук» расплакалась и целовалась с каждым со слезами на глазах.

Позже узнала: Алексей Семенов ушел к Райкину, возглавив оркестр, одних музыкантов взял с собой, другие устроились кто как мог»…

С джаз-ансамблем Шульженко проработала шесть лет. И каких лет! С ними она делила все – и горести поражений на фронте, и тяготы блокады, и восторги от первых победных салютов. С ними она встретила и долгожданный праздник 9 мая 1945 года.

Тот день начался поздней ночью. Ее разбудили в поезде возгласы: «Победа! Победа!» Никто не спал. Люди смеялись, обнимались, поздравляли друг друга. А потом пели. Пели много – вместе с любимой артисткой, подпевая ей, повторяя хорошо знакомые слова.

Днем – концерт в зале Выборгского дворца культуры. А позже уже не в зале, а у входа во дворец, на импровизированной эстраде. И вечером – снова на сцене. Песни в тот день не кончались. И Шульженко пела без устали.

Ее труд в военные годы оценен наградой, которую дают только воинам, – орденом Красной Звезды. «За выдающиеся заслуги в области вокального искусства» ей присвоили звание заслуженной артистки республики.

Таким образом, Шульженко сразу стала и орденоносцем, и «заслуженной». До войны этому не было цены. В титрах фильмов писали: «Следователь – орденоносец Михаил Жаров» или «Змеюкина, акушерка – засл. арт. Вера Марецкая», в газетах – «На снимке: заслуженная артистка и орденоносец Любовь Орлова». Писать так перестали, когда орденов и званий раздали так много, что можно было бы обойтись одной фразой: «Все главные роли исполняют заслуженные и орденоносцы». Но Шульженко больше всего гордилась лишь одной наградой – медалью «За оборону Ленинграда».

В конце 1945 года Шульженко едет в гастрольную поездку по городам Волги. Едет с сольными концертами. Аккомпанировал – Леонид Фишман, много лет проработавший с нею в оркестре.

Одно из первых выступлений – в Куйбышеве. Накануне газета «Волжская коммуна» дала объявление: «24, 25, 26, 27 ноября концерты лауреата Всесоюзного конкурса эстрады, заслуженной артистки республики, исполнительницы лирических песен, орденоносца Клавдии Шульженко. Билеты на концерт 24 ноября все проданы. Помещение зала отапливается».

Помещение зала отапливалось плохо. Но это не остановило публику – аншлаги были на всех концертах певицы. Та же газета уже после последнего выступления сообщила о горячем приеме, оказанном Шульженко куйбышевцами. В рецензии отмечался ее актерский талант, умение найти для каждой песни свои краски, «способность создать образ и русской женщины-патриотки, и верной любящей подруги, и веселой девушки».