Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, вотставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились.Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться.Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший сприятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе истал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия сговорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; этовидно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру засамых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили.Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говорившийдействительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Морякговорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятнымграссированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают:«Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти вголосе.

— Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве намсмоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, ономожет выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Развемы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники даворы-грабители…

Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивалголовой.

— И что же, разве наши ополченцы составили пользу длягосударства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а товернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеютсвоего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам толькоклич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, —прибавил оратор одушевляясь.

Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкалПьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себяодушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он толькочто открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умными сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимойпривычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:

— Я полагаю, милостивый государь, — шамкая беззубым ртом,сказал сенатор, — что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, чтоудобнее для государства в настоящую минуту — набор или ополчение. Мы призваныдля того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государьимператор. А судить о том, что удобнее — набор или ополчение, мы предоставимсудить высшей власти…

Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточилсяпротив сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящиезанятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, чтоон будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словамии книжно выражаясь по-русски.

— Извините меня, ваше превосходительство, — начал он (Пьербыл хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться кнему официально), — хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Емухотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] — с господином… que je n`ai pas L`honneur de connaitre; [которого я не имеючести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своегосочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры,которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, — говорил он, воодушевляясь, —что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцевмужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мыиз себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.

Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбкусенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речьюПьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью,которую он последнею слышал.

— Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, —продолжал Пьер, — мы должны спросить у государя, почтительнейше просить еговеличество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положениинаходятся наши войска и армии, и тогда…

Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторонвдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегдахорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. СтепанСтепанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидалперед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейсястарческой злобой на лице, закричал на Пьера:

— Во-первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать обэтом государя, а во-вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства,то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движенияминеприятеля — войска убывают и прибывают…

Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которогоПьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты икоторый, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.

— Да и не время рассуждать, — говорил голос этого дворянина,— а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию,чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. — Дворянин ударилсебя в грудь. — Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя-батюшку! —кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосовпослышалось из толпы. — Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры,престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мыпокажем Европе, как Россия восстает за Россию, — кричал дворянин.

Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Ончувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль,был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.

Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойкоповорачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:

— Вот так, так! Это так!