Да, еще сто, господи! Мне ли на что-то жаловаться! И я ее обидел. Я выпил…

— Не сидеть! — крикнул Деляров.

— Иди ты, откуда родился. — Ну форменный скот. Тьфу, сбил. — Афоня умолк, потом добавил: — В общем, обидел. Эх, дали бы мне, чтобы показали меня по телевизору, я бы сказал: Валя, немолодая ты уже, а я, Валя, все такой же дурак. И если у тебя, Валя, плохой муж, то я разойдусь со своей и приеду. Са-ань!

— Ничего, ничего, — отозвался Кирпиков. Он пошевелился. — А ничего не вернешь, Сергей.

— Ничего, да. Пока самих не коснется.

— Да, да, — оживился Кирпиков, — верно, пока не коснется. А так одно — надо беречь, надо жалеть.

— Не полагается! — закричал вдруг Деляров.

— Отскочи, вертухай, — сказал Афоня. — Заходи, Варвара Семеновна.

— Не больше минуты, — предупредил Деляров. — Передача через меня. — Он выхватил у Варвары узелок и стал его проверять.

Варвара села, подперлась рукой.

— И за что тебе такие мучения? — улыбаясь, сказал Кирпиков. — На старости лет такой срам, ой, да если бы дети увидели, леший ты, леший…

— О, о! — одобрительно сказал Афоня. — Ты его, Варвара Семеновна, вымуштровала.

Деляров, перебиравший вещи в узелке, вдруг воскликнул:

— Побег в женском платье?

— Это мои вещи, — сказала Варвара. — Я тут остаюсь.

— Не полагается.

— Уйди, придурок! — сказал Афоня.

— В такой грязи сидите, — упрекнула Варвара. — Сейчас приберу, заживем по-людски. И все-то у тебя, Кирпиков, жена плохая.

— Оксану бы мою сюда! — размечтался Афоня. — Только если и сядет моя Оксана, то не за меня, а за растрату. — Афоня покрутился по чулану, постучал в дверь и крикнул Делярову: — Ты! Смотри — баланду полностью!

Варвара стала подметать. Чтобы не поднималась пыль, Варвара сбрызнула ее из принесенной с собою четвертинки. Таким образом была израсходована последняя порция хрустальной зюкинской.

Но почему последняя? А бочки в сарае? И бочки во дворе, которые были выставлены щедрым Васей?

На них сначала набросились как исшедшие из пустыни.

И все-таки был соблюден какой-то порядок, первыми пустили детей. Когда жажда была удалена (или утолена), наступило действие воды-чудесницы. Всем захотелось пи-пи.

И только. А уже все нахватали в запас. Рая и Михаил так вообще возили в канистрах на мотоцикле.

Поднялся ропот. Толпа рванулась в сарай, отшибла в сторону Васю Зюкина, освободила узников, раскурочила остальные бочки. Результат тот же самый: пи-пи, и только. Стали замечать, что фигуры возвращаются в исходную полноту, стандартное платье кому стало тесным, а кому просторным. Фотограф уныло щелкал, не заботясь ни о ракурсе, ни о композиции.

Стоящая у окна жена Зюкина поправила очки и произнесла:

— Физа, засветите пленку у этого мальчика.

— Светите сами, — ответила Физа.

Последними кадрами в пленке фотографа были: толстый Деляров и выцарапывающая ему глаза Дуся, Вася Зюкин в луже своей хрустальной, Афоня на крыльце дома в позе оратора. Если бы озвучить пленку, можно б было услышать, как Вася скулит, как Дуся… нет, Дусю не надо озвучивать: таким набором ядреных фраз она отшпандоривала Делярова, что даже Рая, послушав, сказала: «Годится». Досталось и Рае. В переводе с Дусиного языка она примерно так стыдила дочь: «И когда только ты успела, когда только сплелась с этим…» Рая выставилась на нее и ответила: «А ты свечку держала?»

Афоня же говорил вполне литературно нижеследующее:

— Наступил сентябрь. (Аплодисменты.) Так что пора подумать насчет картошки дров поджарить. (Смех в толпе, аплодисменты.) Так что попросим дорогого Александра Ивановича уважить. Александр Иванович! — Афоня обернулся: чего там?

— Он не выйдет, — ответила Варвара, — но передай: всем поможет.

Афоня недовольно сморщился.

— Я напомню вам, что Кирпиков первый начал движение за трезвость. И преуспел. Жалкие продолжатели, вроде этого разгребателя грязи (сдержанный смех в толпе), доказали только одно: нам еще надо многое понять. (С неожиданной горечью.) И вовремя.

— Для справки! — крикнул Вася. — Три минуты.

— Дать, — сказали в толпе.

— Вода была настоящая. Могу поклясться на чем угодно.

— На огне, — сказала Рая. — А вообще, — заметила Рая Михаилу, — это мне нравится.

— Вполне, — согласился тот. — Жечь будут?

Пошли за огнем.

Рядом с Афоней появилась дочка его.

— Папа, это я.

— Вижу.

— Это я, — сказала дочь и крикнула: — Не надо огня, это я сделала. Я положила в бочки по куску сахара.

Толпа умолкла. Вася Зюкин вытер пот со лба.

— У тебя что, руки чесались? — спросил Афоня.

— Сам учил, — ответила дочь. — Если, говорил, я, дочка, пьяный, то не давай мне ездить, сунь в бензобак сахару. А они все были как пьяные.

— Выше пояса вся в меня! — гордо объявил Афоня.

Принесли факел и, не зная, что с ним делать, встали у крыльца. И его пламя в наступивших сумерках осветило седого старика — Кирпикова. Он вышел, постоял немного и в полной тишине (только шипел факел) спросил:

— Но если вам так нужна вода, что же вы не сорвете пломбу с источника? Это же просто.

— Какой умный, Александр Иванович, — ответили ему. — Сам срывай.

— Копаем в порядке общей очереди! — крикнул Афоня. — Платим по совести! — И он треснул своим пудовым кулаком по перилам крыльца.

Крыльцо зашаталось, — затрещало, покачнулся дом.

— Землетрясение! — завопила Лариса.

— Ты что, больная? — спросила ее Рая.

Но уже все видели, как повалилась труба, посыпался кирпич. Земля под ногами колебалась. Факел уронили. Мигом высадили ворота, сломали забор и отбежали на твердое место. Спаслись все. И уже издали наблюдали, как переламывается в хребте крыша, оседают дворовые постройки, взвивается пыль и слышен подземный гул. В три минуты все было кончено. Афоня с удивлением разглядывал свой кулак.

— Землетрясения доказывают, что земной шар молод, — говорил любопытным Михаил Зотов, — вот если нас перестанет трясти, вот будет страшно.

Рая держала Михаила под руку: «Союз алгебры и гармонии», — говорила она.

Хватились Делярова — нет. Надо искать — никому неохота. Писать акт — никто не требует. Так и плюнули.

И вдруг.

И вдруг в том месте, где плюнули, зашевелилась земля, раздвинулись покровы, зашипело. И едва успели отбежать, как вначале со звуком отхаркивания, потом с шипением и свистом, вырвался из земли и начал расти бесцветный фонтан. Вершиной он успел захватить закатные лучи, и окрашенная ими влага падала обратно. Запах спирта охватил всех. Сверху лилось, лужи росли под ногами.

Фонтан разрастался. И все видели, что это чудо природы, этот грибкообразный ужас есть спирт.

— Лакай! — закричал Вася, кидаясь на четвереньки.

— Поджигай! — заорал Кирпиков. — Марш отсюда! — Он выхватил факел: — Поджигаю!

Никто не отошел. Вася уже по-собачьи лакал. К нему, на четвереньки тоже, кидались другие. Заплакал чей-то ребенок.

— Ну, тогда прости, господи, — сказал Кирпиков. — Этого мы