– Умер Жан-Ги Сиз.

Мне это имя ничего не говорит, и все же я пугаюсь: не родственник ли? Мало им моих проблем, еще и смерть близкого человека…

Однако у Николь лицо спокойное, только брови взлетают недоверчиво:

– Умер?! Или?..

– Пока неизвестно, – отвечает мадам Брюн. – Сообщили, что покончил с собой.

С беспомощным выражением вожу глазами вправо-влево.

Николь замечает мои страдания и поясняет:

– Это сподвижник Иана Колона, корсиканского сепаратиста. Был приговорен к десяти годам тюрьмы за попытку взрыва замка Сан-Фаржо.

– О господи! – невольно всплескиваю я руками. – Да чем ему замок-то не угодил?! И что, много народу пострадало?

– Слава богу, корсиканцы стараются обходиться в своих терактах без человеческих жертв. Они протестуют против власти Франции над Корсикой, но при этом подчеркивают, что рядовые граждане в этом не повинны, а потому не должны страдать. Как правило, взрывы гремят в ночное время, жертвы могут быть только случайно.

Я вдруг начинаю дрожать так, что зубы стучат. При этих словах я вспомнила ночь, во время которой могло быть столько жертв, столько невинных жертв…

Николь смотрит на меня с тревогой. Конечно, она поняла, что со мной творится, а потому на повестку дня выходит вопрос, что делать с беспокойной гостьей, которой грозит опасность.

Уж и не припомню сейчас, кто предложил, чтобы Николь ни свет ни заря взяла со стоянки машину родителей и отвезла меня в Мулян. Пробыть там мне предстоит неделю, ну, дней десять. Николь отвезет меня, покажет, что и как в домике, и вернется на другой день. За эту неделю мсье Брюн встретится с Максвеллом Ле-Труа и попытается выяснить, правда ли, что он из дамского угодника переквалифицировался в пособника террористов.

Почему-то ни мне, ни кому-то из семейства Брюн не приходит в голову, что, чем драпать в Бургундию, в Мулян, гораздо проще отвезти меня в аэропорт, чтобы я успела на первый утренний рейс Париж – Франкфурт, а потом Франкфурт – Нижний. Улететь в Россию, вернуться домой – что может быть проще и безопаснее?

Ничего. В том смысле, что ничего такого не пришло в голову ни родителям Николь, ни ей самой, ни, что вовсе уж странно, мне. Думаю, это можно объяснить только тем, что мы все еще находились отчасти под «газом», то есть действие дальнобойного оружия мадам Брюн еще не иссякло. Ну и…

Ну и так получилось, что мы с Николь провели практически бессонную ночь, а рано утром выехали в Мулян, куда и прибыли, на радость всем соседям, спустя четыре часа от начала путешествия.

4 октября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой

Сегодня пятница, и я, как всегда, притащилась со своим жалким узелочком в предварилку. Бросив взгляд на окошечко, ведущее во двор, я увидела там какую-то старушку в черном платке, закрывавшем ее до самых пят, и сердце больно защемило: вспомнилась Анастасия Николаевна, бедная Ася… Надо бы мне сходить на Сергиевскую. Вдруг появились какие-то новости о ее судьбе? Вдруг она сама воротилась домой?..

Как обычно, я просмотрела списки, увидела прочерк напротив имени Кости, мысленно возблагодарила Господа нашего и Пресвятую Богородицу за этот почерк, отдала в приемную узелок с передачей и не ушла сразу лишь потому, что заслушалась дивным диалогом, который вели меж собой пышная блондинка, сидящая у окошечка, через которое выдают справки (все советские барышни похожи друг на друга, словно высижены в одном гнезде: непременно артистическая прическа, декольте, подведенные глаза, накрашенные губы), и стоящий за ее спиной матрос в тельняшке. Ничего более мне не видно, слышен только его бархатный, вальяжный альт, которому вторит разбитное сопрано барышни:

– Здорово вчера коньячку дернули!

– Да вы что?

– А вот в карты мне чертовски не везло. Профукался, черт возьми.

– Бедненький!

– Кому в карты не везет, везет в любви! – изрекает альт и кладет унизанные перстнями пальцы на сдобное плечико блондинки.

– Да что вы? Не слыхала! – парирует она и холеной ручкой с накрашенными ноготками передает в окошечко какое-то извещение для немолодой угрюмой женщины. Может быть, там написано «сообщат на квартиру»… Затем блондинка поворачивается к тельняшке, и они возобновляют свою салонную болтовню.

Я слушаю и думаю: ну не смешно ли, что этот плебс, свергнув «старое», «бывшее», наивысшее удовольствие для себя находит именно в том, чтобы следовать именно привычкам «бывших»! Коньячок, картишки, флирт… Кстати, это типичная картина. Дуняша (вездесущая Дуняша!) рассказывала про какого-то артельщика, который теперь раздает пайки и разусился (на ее лексиконе это означает «заважничал», «заспесивился») – страсть. Прежнюю жену он бросил, в содкомы к нему пошла какая-то литературная дама, известная тем, что издала в свое время один или два душещипательных романца, а после службы он ходит с ней по лавкам, скупает столовое серебро – и чтоб обязательно с вензелем, с короной. «Не имеете полного права на корону – это для князьев и графьев!» – сказал ему какой-то дерзкий приказчик. «Ну, – говорит артельщик, – эка штука – князем родиться! Это и самый последний дурак сможет! А ты вон сам в князья выйди!..»

Похоже, блондинка и ее матросик убеждены, что они уже вышли в князья!

Мне надоедает слушать ту чушь, которую они несут, я поворачиваюсь, чтобы уйти, и вдруг слышу за спиной бестелесный шепоток:

– Извините, барышня, не вы ль Татьяна Сергеевна Лазарева будете?

Оборачиваюсь и вижу невысокого молодого человека с печальным испитым личиком.

– Да, я Татьяна Лазарева.

– А коли так, то привет вам от Константина Сергеевича, – бормочет незнакомец, кидая округ опасливые взгляды.

– Какого еще Константина Серге..? – изрекаю я недоуменно, однако обрываю себя на полуслове.

Господи! Да для меня существует только один на всем белом свете Константин Сергеевич, и это мой младший брат Костя!

Видимо, на моем лице выражается такая радость, что незнакомец пугается: а вдруг я сейчас заору или кинусь к нему на шею? – и поспешно прикладывает палец к губам:

– Тише, ради бога! Давайте-ка лучше на крылечко выйдем!

Бегу вслед за ним:

– Ради бога! Что вы знаете о Косте? Вы видели его? Где?

– Вестимо, где, – ворчливо отвечает незнакомец. – В тюрьме. Мы в одной камере содержались. Не то что нагляделись друг на друга до тошноты, а, можно сказать, родными сделались. Все, все про вас знаю. Меня выпустили, а вот Константина что-то держат. Еще ладно, что не свезли вместе с прочими в лес да не расстреляли на краю ямы при свете автомобильных фар!

Меня начинает знобить, да так, что зуб на зуб не попадает. В глазах все смеркается, слуха едва достигает недовольный голос:

– Ну, барышня, коли вы чувствий собрались решиться, так надо было меня раньше упредить! Может, выслушаете, как братца своего от смерти избавить?