– Ой, девочки… – простонала стоящая неподалеку пышнотелая рыженькая Галка. – Вот он, настоящий кайф. Никакой секс до этого ощущения не дотягивает!

Женьке почему-то показалось, что вот прямо сейчас с Галей спорить никто из присутствующих не станет. Ой, а это что?

Снаружи, из-за толстой брезентовой стенки палатки, слышна какая-то тихая возня. Девушка подошла поближе и прислушалась.

– Какого… ты тут потерял, воин?

Так, этот голос она уже ни с кем не перепутает: дядя Коля.

– Да я, тащ прапорщ… уй, мля, больно!.. Тащ… тащ… тащ прап… А-а-а! Мля буду – ничего такого… Тут эта… петелька на окошке расстегнулась, я и того…. А-а-а! Тащ прапорщик! Мля буду – только застегнуть хотел… А-а-а!!!

– А ну – цыц! Сгинь с глаз моих, позор армии, – это снова дядя Коля.

Возня за стенкой прекращается, зато хорошо слышны удаляющиеся шаги. Сначала – будто испуганный слон по саванне ломанулся, с топотом и хрустом. Потом, несколько секунд спустя – неторопливые и спокойные – шаги другого человека: честно сделавшего свое дело. Похоже, Грушин всерьез взял над ними шефство. С одной стороны, приятно, с другой – при такой «дуэнье» женихов найти у них еще не скоро получится…

Минут через двадцать к бане густо потянулись обитатели палаточных городков под присмотром все тех же офицеров, что поддерживали порядок в очереди возле столовой. Девушки же, отмытые до скрипа и переодетые в чистое, а оттого совершенно, просто до неприличия счастливые, сидели на длинной скамье, опершись спинами о нагретую ярким солнцем металлическую стену ангара. Лепота!

– О чем теперь задумалась, Эухения? – забавно жмурясь на солнце, поинтересовался Грушин, устроившийся рядом с Женькой, крутящей в руках обрывок упаковочной бумаги от мочалки.

– Да вот, дядь Коль, об этом… – Девушка протянула кладовщику клочок серой оберточной бумаги.

Грушин взял его в руки, повертел несколько секунд и, недоуменно пожав плечами, вернул его Женьке.

– И что?

– «Мочало липовое», – тихо прочла вслух она. – «Министерство обороны СССР, 1958 год»… А много таких на вашем складе, дядь Коль?

– Да полно… И не только на нашем. И не только этого. Только к чему это ты? – снова явно не понял старший прапорщик.

– Да так… Пятьдесят восьмой год: у меня мама только в шестидесятом родилась; дед, наверное, за бабушкой только ухаживать начал… А кто-то уже подумал, что рано или поздно может что-то произойти, и понадобится много… да вот тех же мочалок… Дал команду изготовить, упаковать, убрать на склад… Пятьдесят лет прошло. Полстолетия. А понадобилось – раз, и есть… И при этом чуть не вся страна дураками военных считает… Как же так?

– Эх, молодая-красивая, гляжу, любишь ты из каждой мелочи глубокие философические выводы делать, – рассмеялся пожилой спецназовец. – Не стоит армию идеализировать. Это в тебе сейчас благодарность за спасение и помощь бурлит, вот и выдумываешь, по вашему женскому обыкновению, про спасителя невесть что, чего в нем отродясь, может, и не было… Своего дурдома у нас тоже – выше крыши. И траву, бывает, гуашью красим, и кантики на сугробах отбиваем… Да и посерьезнее глупостей хватает. Одно в армии хорошо: пока в ней руководят те, кто сам воевал, – в ней порядок. Потому что воевавший, «боевой» – на своем горбу все прочувствовал. Он знает, чем в боевой обстановке может разгильдяйство или отсутствие какой-нибудь сущей, по мирному времени, чепуховины закончиться. Он понимает, что в бою необходимо, а на что можно смело наплевать. А вот если армия долго не воюет, то «боевых» начинают потихоньку задвигать в сторонку «штабные». Кого на пенсию, кого просто на другую должность… Ты думаешь, я по собственному желанию с командира группы спецназа в кладовщики ушел? Нет, понятно, что группником мне бегать уже по возрасту поздновато… но инструктором-то вполне бы мог… Эх!

Грушин глубоко вздохнул и уныло махнул рукой: мол, чего уж там, дело прошлое…

– Просто «боевому» гуашь и кисточку не всучишь… А в невоюющей армии цвет травы на газоне и бордюров да блеск бляхи на ремне куда важнее, чем то, сколько раз солдат в этом месяце на стрельбище был. И начинают рулить «штабные»… А потом, вот прямо как сейчас, и всегда – совершенно внезапно, точно в задницу клюет жареный петух, и «штабные» впадают в панику. Потому как приказать солдату бордюр побелить они могут, а вот роту под обстрелом в атаку поднять – это уже вряд ли. Даже самый тупой «штабной» понимает, что на войне от правильных приказов и грамотного руководства зависит в том числе и его собственная жизнь. А дороже своей задницы для него ничего на свете нету. И власть меняется, командовать снова начинают «боевые»… И так по кругу…

Грушин вдруг замирает и легонько встряхивает головой, словно отгоняя какое-то наваждение.

– Так, молодые-красивые, – обводит он глазами притихших и внимательно слушавших девушек, – и чего это мы тут бездельничаем? Баня – дело святое, а вот выходного вам никто не обещал. «Отпуска нет на войне»: слыхали? Ну-ка, подъем – и пошли дальше заниматься!

Позаниматься им не дали. Не успели девушки толком встать с лавки, как на темно-зеленом командирском УАЗе приехал давешний, похожий на слегка потолстевшего и чуть подрастерявшего форму богатыря полковник Алексей. Правда, в отличие от прошлого раза, настроение у него было, мягко говоря, не очень. Хмуро кивнув всем девушкам разом, он взял Николая Николаевича под локоть и увел в дальний угол дворика перед ангаром. Говорили они тихо, но с каждой секундой Грушин мрачнел все сильнее. Пару раз он, судя по мимике и жестам, явно пытался возражать. Похоже, безуспешно, потому что в завершение разговора он громко и отчетливо выругался и, махнув рукой, отвернулся от собеседника и пошел к входу в склад, бросив через плечо:

– Ну вас к черту, Алексей! Я сразу предупреждаю – хреново закончится.

– Николай Николаич, ты ж понимаешь, я в бригаде не самый главный, выше меня комбриг… – со страдальческим выражением лица тянет полковник.

– Дебил твой комбриг. Всегда дебилом был – им и остался! Но у вас-то с начштаба – мозги вроде не засохшие. Неужели не понимаете, чем все это пахнет и чем закончиться может?!

– Пока все пахнет только попыткой неподчинения непосредственному начальнику, Николай Николаевич, – четким, но каким-то мертвым, будто у робота, голосом ответил полковник. – Выполняйте приказ.

– Ох, Леша, да что ж вы творите-то?! Ладно Кондаков – он всю жизнь дебилом штабным был, шаркуном паркетным, которого папа наверх проталкивал. Но ты-то! Ты ж со мной вместе взводным в Грозном грязь кровавую месил! Ай, да о чем я… Есть выполнять приказ, товарищ полковник! Но учти, – последнюю фразу Грушин произнес, будто выплюнул, – закончится все это не подзатыльником и моей фразой: «Я же предупреждал»… Кровью это закончится и трупами.

Полковник с каменным лицом молча забрался в УАЗ и, уже сев рядом с водителем тихо, словно извиняясь, произнес:

– Пятерых бойцов я тебе в охрану выделю, Николаич. Больше не могу – нету. Но зато – из разведроты, контрактников.