– Оптимист ты у нас, кэп! – гугукнул Ривалдуй. – Лучший друг подчиненных! Народы будут на тебя равняться! Сказки будут сочинять и песни петь. «Ка-аким ты был, та-ким ты и оста-ался!..» – внезапно вывел он руладу.

– Тьфу ты! – дернулся в сердцах Матрай Докука. – Сам дурак. Не понимаешь – и помалкивай!

Меж тем машинный переводчик тарахтел и скрежетал немилосердно – он знал всего несчастные полсотни слов и выдавал подряд, бесперебойно: «наличные, донос, долг, оптом и в розницу, паскуда, ссуда, расход-приход, деньги, дебет, кредит, кретин, позолоти ручку, в рыло, квиты, бартер, транш» – ну, и так далее, всё в том же духе. И словечко анекдот в его богатом лексиконе, вероятно, означало лишь какое-нибудь денежное состоянье дел, подразумевая крах, банкрот или, напротив, рост, обогащение.

Вскорости, однако же, начальнички сообразили, что потуги их тщетны, и тогда с красной повязкой сунул руку за пазуху и, обнадеживающе подмигнув, жестом фокусника выхватил колоду старых потрепанных карт.

Он молниеносно их перетасовал и пышным веером развернул перед собой.

– Бузнём? – восторженно причмокнул переводчик. – Сикось-накось – пополам? Дебет-кредит?

– Нет, только не это! – содрогнулся Ривалдуй. – Прошу: не надо карт! Меня мама в детстве за них порола, и я теперь видеть их не могу. Кошмары мучают, тоска одолевает… Я тогда вчистую проиграл сервант и глюкопатефон… Эх, страшно даже вспомнить!.. Я маме предложил всё отыграть назад, но она не разрешила. И выпорола меня… Нет, уберите карты! Не растравляйте душу. Не хочу! И даже думать не могу! – Он вдруг поник и прошептал: – Письмо бы написать. Маму успокоить… Мамочка, – всхлипнул он, и слезы заструились по его усам, – мамуля!.. Верь: твой сын – герой! Ни в жизнь не подведет!

– А ну-ка брось, – насупился Матрай Докука. – И без того тошно.

– Так-то, кэп! – заметил со злорадством Пупель Еня. – Поучать, известно, легче легкого. А сам…

– Расход-приход, ять, сколько плакать? – осведомился переводчик бодрым тоном.

– Рожу твою похабную видеть противно, – с вызовом ответил Ривалдуй.

Начальнички прислушались и улыбнулись, а переводчик ласково проворковал:

– Много дашь – молодец!

Пункт второй

– Что-то долго мы летим, – пожаловался Пупель Еня.

Неожиданно вертолет накренился, заскрипел и провалился в глубокую воздушную яму.

– Ах! – воскликнул, побелев, доблестный капитан и вцепился в ривалдуево плечо.

– Эй, что-нибудь случилось? – в свою очередь осведомился тот. – Не понимаете… – безнадежно махнул он рукой и выглянул в окно. – Все ясно, кэп. Нам лететь через горы, а там, в этих самых горах, полно туч и, наверное, идет гроза. Туземцы не хотят рисковать своей шеей. Вероятно, здесь и заночуем. Правильно я говорю? – резко обернулся он к замертвевшему рядом начальнику с красной повязкой.

Тот опасливо отодвинулся и на всякий случай несколько раз коротко кивнул.

И тотчас вертолет встал, тяжко приземлившись – то ли на брюхо, то ли на все свои четыре колеса.

Протяжно и скорбно взвизгнули переборки, цветастые лампочки на панели управления сверкнули лавиной – слева направо и в обратном направлении, мотор чихнул и напрочь заглох.

Начальники секунд двадцать помалкивали и вдруг разразились бесстыдным, счастливейшим смехом, а с бархатной нашлепкой отчаянными жестами, плюнув на своего переводчика, кое-как растолковал, что, дескать, посадка прошла на редкость удачно. Даже удивительно…

– Ну вот, задержка… Вечно что-нибудь не так! – сердито буркнул капитан. – А кормить, похоже, и не собираются. Мол, собственными соками, товарищи, собственными соками!..

– Обед был слабенький, – припомнил Пупель Еня.

– Может, попросить? – без всякой веры сказал Ривалдуй. – Может быть, дадут…

– И попрошу, да! И потребую, в конце концов! Мы тоже… в некотором роде – люди… Вы-есть-нам-дадите? – педалируя на каждом слове, произнес капитан.

– Есть? Наличные? Сколько? Оптом или в розницу? – не понял переводчик.

– Да нет же, нет! Поесть нам, пожевать!.. – Матрай Докука звонко щелкнул золотыми челюстями.

– В долг?

– В долг! В кредит! В рассрочку! Под заклад! Авансом! Ссудой! – капитан рассвирепел окончательно. – Или мы вам разнесем весь этот шарабан!..

С красной повязкой, видно, все-таки сообразил, о чем же речь.

Он тотчас полез под сиденье и выволок большой мешок, набитый всякой снедью.

Спутник его, радостно бебекнув, мигом засуетился, захлопал в ладоши, потом извлек из-за пазухи гнутые пластмассовые тарелки, протер их рукавом, немножко распрямил, после чего важно выложил на них содержимое мешка: себе и своему соратничку куски получше, а пленникам – похуже.

– Вообще-то – ничего, – промолвил Пупель Еня, разом заглатывая полпорции. – Есть можно. На ветчину похоже. Вот только бы попостнее… И не так бы носочками воняло… Впрочем, это, вероятно, местная такая свежесть…

Начальнички, как будто вовсе не голодные, покуда ничего не ели – лишь держали тарелки на коленях да с нежностью, млея, поглядывали на свои куски.

Вилок в этом доме, судя по всему, не признавали. Может, и не знали даже…

Матрай Докука тоже ничего не ел, и взгляд его тоже был устремлен на начальские куски.

Неожиданно он крякнул, изловчился, выхватил из одной тарелки самый лакомый и постный ломоть и моментально отправил себе в рот.

– И вправду – вкусно! – тотчас подтвердил он, сам дивясь своей дерзости. – Это, так сказать, начало противодействия здешнему режиму. То ли будет дальше!..

Не теряя времени, пока противник пребывал в ошеломлении, Матрай Докука столь же ловко и бесстрашно тяпнул и второй кусок, не хуже прежнего, но, не успевши донести его до рта, вдруг замер, перестав дышать, – из-под коленки вконец расстроенного начальника на него зорко и убедительно глядело дуло самодельного обреза.

– Ох, пардон… Я, кажется, ошибся? – исключительно любезно поинтересовался капитан и тотчас же вернул кусок его законному владельцу. – Виноват. С кем, знаете ли, не бывает, – заискивающе добавил он, не сводя глаз со страшной игрушки. – Вы – кушайте, не стесняйтесь.

И в следующую секунду, все так же солнечно улыбаясь, проглотил другой чужой кусок.

С бархатной нашлепкой только рот разинул от такого откровенного нахальства.

С красной же повязкой тихо и побито зарычал, затопал ножками, пальнул из незаряженного обреза в потолок, потом схватил свою тарелку и, как мог, загородивши ее тучным телом, принялся поспешно подъедать ветчину или что там в действительности было, то и дело оборачиваясь и недобро косясь на умиротворенного капитана.