десять, — было видно, что за свое алиби Митрохин спокоен на все сто.

— Ты сам-то чем занимаешься?

— Работаю в фирме одной. Менеджером, — Зингер щегольнул входящим в лексикон иностранным словечком.

— А по-русски это чего означает?

— Договора всякие заключаю, — Митрохин понял, что разговор пустой, что тащить в ментовскую его не собираются, выдохнул, разговаривал лениво.

— Мобильник есть у тебя? — Миха подумал, что эта информация всяко лишней не будет.

— Не заработал пока.

— А чего так, господин менеджер?

— Договора плохо заключаются.

— А как полные данные твоей невесты? — оперативник достал блокнот, щёлкнул авторучкой.

— Блин горелый, девчонку зачем впутывать? Я десять лет на воле, сколько вы меня доставать будете?! — Зингер повысил голос, Маштаков нащупал его болевую точку.

Внимательно следивший за беседой опера с блатным гражданином Юра-бешеный не вытерпел:

— Гражданин, а ну не материться в общественном месте! Товарищ капитан, давайте на него протокол составим! По сто пятьдесят восьмой КоАП[51]!

Он подыграл вовремя.

Взбрыкнувший Митрохин снова вспомнил, что на самом носу — Новый год, что ментам просто в кайф изговнять нормальному человеку праздник. Кривясь одутловатым лицом, продиктовал данные девушки, она оказалась восьмидесятого года рождения.

Миха в несчетный раз подивился дурости молодых девок, путающихся с такими волками как Зингер.

— Пока все, — Маштаков убрал блокнот, — благодарю за содействие.

— А вы все в капитанах ходите? — на прощанье Митрохин решил подколоть. — Завидую вашей блестящей карьере. Слежу за ней. И не только я.

При желании в последней фразе можно было усмотреть угрозу.

Миха смерил собеседника взглядом, думая, стоит ли отвечать. Разговор происходил с глазу на глаз, водитель в данном случае в расчёт не брался.

Поэтому Маштаков ограничился нейтральной фразой.

— До встречи в новом году.

Когда вышли на улицу, Юра поинтересовался:

— Это реально бандит?

— Угу. Гангстер, — у оперативника не имелось желания развивать тему.

Брошенные Зингером слова о его карьере уязвили. В капитанском звании он ходил целых шесть лет, два срока. Классный чин «юрист первого класса», соответствующий «капитану», был получен ещё во время работы в прокуратуре. Наиболее удачливые из его сокурсников носили подполковничьи погоны, занимали серьезные должности. Сказать, что это совсем не задевало, было бы неправдою, самолюбие у Михи, конечно, атрофировалось, но не до такой степени. Собственно, поэтому он проигнорировал летом встречу однокурсников, посвящённую десятилетию окончания универа. Теперь после снятия дисциплинарных взысканий можно было надеяться на присвоение «майора».

«Если снова в какой-нибудь блудняк не впишусь», — поёжился Маштаков.

Майорский чин, скорее всего, будет потолком; повышение по должности, с учетом репутации «запойного», ему не светит. До минимальной выслуги почти пять лет.

«Не доживу».

— А почему он — Зингер? — забираясь в кабину, продолжил расспросы Юра.

— Хоккеист такой, Юрец, был знаменитый. Зингер Виктор Александрович. Вратарь в московском «Спартаке». Чемпион мира, Европы и Олимпийских игр. Слышал?

— Краем уха.

— Он в конце шестидесятых, потом в семидесятых гремел. Ты ещё не родился.

— Чёй-то? — обиделся Юра, — Я семьдесят пятого года выпуска.

— Ну значит, на бой не сгодился. Маленький был. Тогда советский хоккей с шайбой был — ого-го-го! Все смотрели, все болели, многие сами шайбу гоняли, в каждом дворе — своя «коробочка». Ну вот и Митрохин играл по молодости. Сначала за микрорайон, потом — за заводской «Вымпел». Тоже на воротах стоял. Отсюда — Зингер.

— А-а-а, — протянул водитель с некоторым разочарованием, — а я думал — со швейной машинкой связано. У бабульки моей машинка такая есть, старая, дореволюционная. Тоже — «Зингер».

Юра помолчал минуту, а потом новый вопрос задал:

— Товарищ капитан, как считаете, у меня есть шансы к вам, в розыск перевестись?

— Разве Палыч на пенсию собрался?

— Да нет, — Юра заерзал. — Я не водилой. Я хочу опером, как вы. Чего мне до пенсии баранку крутить? Я баранку могу и на гражданке крутить вполне.

— Подойди к Борзову Сан Санычу, поговори с ним, он начальник. — Миха представил гиперхолерика Юру розыскником и улыбнулся.

«Опер по кличке Бешеный».

— А вы со мной не сходите к Борзову?

— Кабинет его, что ли, не найдешь один?

— Да нет… просто, если вы слово замолвите, меня точно возьмут. Вас народ уважает.

13

31 декабря 1999 года. Пятница.

12.00 час. — 13.00 час.

В первом же перекуре, лишь только народ потянулся из-за стола в коридор, главный редактор увлек Голянкину в свой кабинет.

— Никуш, год уходит, раскрой завесу тайны. Что с тобой, дорогуша, случилось?

Эдуард Миронович присел на край стола, нашарил позади себя сигареты и зажигалку. Голянкина приняла из протянутой ей пачки тонкую сигарету, — шеф никогда всерьез не курил, баловался дамскими лёгкими.

Вероника слегка покачивалась в такт доносившейся музыке, на её впалых щеках, оживляя, тлел неяркий румянец от выпитого шампанского. Сегодня в редакции «Уездного обозрения», как и во всей стране, был короткий день и служебный корпоративчик.

Эдуард Миронович, главный редактор газеты и ее единственный учредитель, пальцем коснулся отвислой щеки, укололся об успевшую отрасти щетинку.

Отвлекся на бытовую, не связанную с разговором мыслишку: «Вернусь домой, надо побриться обязательно».

— Чего молчишь, Никуш? Сколько это будет продолжаться? Что мне сделать, чтобы ты улыбнулась? — Эдуард Миронович пытался расшевелить Голянкину.

Та стояла, скрестив на груди руки, сильно затягивалась сигаретой, дым выпускала через нос.

— Криминалка — твой конек, Никуль! Оседланный и взнузданный! — убеждал главный. — Тебе никто из наших по этой части в подметки не годится. Ты знаешь людей в органах, владеешь терминологией, фактурой. Твои материалы делают нам рейтинги, пипл к ним привык. Ответь мне раз и навсегда, здесь и сейчас, почему ты отказываешься делать материал про двойное убийство? Он нам весь первый номер вытащит!

— Не хочу… — Голянкина поискала глазами пепельницу, найдя, придвинула к себе, ввинтила в неё окурок.

— Это детский сад, а не разговор! — Эдуард Миронович колыхнулся массивным туловом, столбик пепла на его сигаретке сломался, просыпался на рукав свитера крупной вязки.

Галстуки и пиджаки он на дух не выносил с того лохматого времени, когда корпел в горкоме комсомола в должности инструктора.

— Пойдемте к народу… — Вероника поправила съехавшую на глаза прядь волос. — А то подумают еще чего-нибудь.

— Это уже не актуально, — махнул рукой главный.

Голянкина не удержалась от нервического хохотка. То, что у шефа новая фаворитка, она знала.

— Извини, глупость сморозил. — Эдуард Миронович дотянулся до её локтя, сделал попытку привлечь к