С чего ее занесло в ранний час к тюремной стене с неизвестными к телу казненного Тимофея Боровикова? Неужели и в самом деле помышляла выручить комиссара? Да ведь это же просто безрассудство!

– Сколько держал на допросе, морда, да еще сюда привез, – возмущалась Дуня. – Жаль, что придется на днях уехать в Минусинск, если получу из банка золотые слитки. Обещают отдать. А то бы я ему показала!

Прапорщики вернулись и расселись на те же стулья.

– Боженька! Если бы ты согласился быть управляющим хотя бы рудника Благодатного!

– К чему мне рудник! Что я смыслю в золотодобыче? Или я инженер?

– Есть инженер. Управляющий нужен, хозяйственный человек, со смекалкой, и больше ничего. И чтоб не вор! На приисках и рудниках нашей компании сколько их перебывало, и все воры, жулики. Хотя бы Урван! С чего начал? Иваницкого обжулил. А ведь сам Иваницкий из жуликов жулик и мошенник. Прииски-то как заполучил?

– Не по мне то, Дуня, говорил уж. Да и кто бы меня отпустил со службы? Я служу у командующего Гайды. В сорок девятом эшелоне, командир знает. В крайнем случае…

– Мало, что ли, офицеров? Хватает всяких! – сказала Дуня нарочито громко в адрес ушастых прапорщиков. – Если понадобится – знаю, что хотел сказать, – успокоила Ноя. – Я и Гайду найду, не беспокойся!

В приемную быстро вошел князь Хвостов, глянул на хорунжего и Дуню, спросил у прапорщиков, здесь ли комиссар?

– У комиссара прокурор.

Князь поправил мундир, постучался в дверь и прошел в кабинет.

– Что у вас, штабс-капитан? – взглянул на него Каргаполов.

– Обнаружены только что выпущенные подпольным комитетом большевиков прокламации, расклеенные по городу. Мне в отдел доставлено несколько штук. О событиях сегодняшнего утра.

Каргаполов схватил прокламации, словно сгреб в ладони раскаленные угли, и тут же кинул на стол – обжегся; быстро прочитал несколько фраз, выдвинул ящик и смел в него помятые листки, выговорив капитану:

– Вы представляете себе, штабс-капитан, как начальник оперативного отдела, что значит подобная прокламация, отпечатанная типографским шрифтом?!

Штабс-капитан почтительно вытянулся:

– Возмутительная наглость большевиков!

– Только-то?! – взвинчивался Каргаполов. – Эта наглость, князь, называется оперативностью подрывных сил, действующих подпольно! Именно этого я жду от вас, господин капитан! Оперативности и еще раз оперативности! Быстроты действия, натиска всеми имеющимися силами! Бездействуем мы, сударь. Если так дело пойдет – мы на своих спинах будем носить прокламации подпольного комитета! Да-с! И губернского прокурора заклеят подобной дрянью. Это еще начало – прокламацию размножат в достаточном количестве и распространят по всей губернии! Да-с! По всей губернии! Жду от вас не позднее завтрашнего дня оперативный план по раскрытию подпольного комитета.

– Прошу отставки, господин подполковник, – заявил князь Хвостов, напомнив в который раз комиссару, что у него нет ни опыта, ни данных для работы начальником оперативного отдела.

– Идите! Завтра обсудим этот вопрос, – отослал Каргаполов князя.

Минут через двадцать Каргаполов любезно пригласил в кабинет Евдокию Елизаровну; Ной остался уминать диван, соображая, что за веревку вьет на его шею брюхатый недоносок – акула, как аттестовал Каргаполова Кирилл Иннокентьевич.

Обрадовала Дуня: с намека все поняла! Именно об этом он и хотел просить ее: если его начнут запутывать да, чего доброго, посадят в подвал контрразведки, чтоб незамедлительно дала знать командующему Гайде через командира сорок девятого эшелона. Подробнее сказать при трех парах ушей нельзя было, но она его поняла. Молодчага!

Как там ни суди, а Селестину Ной вырвал из колонны. А вдруг кто из казаков заметил, как он умчался с нею через мост. «Хоть бы ее не взяли, – подумал Ной; о себе думать нечего – в контрразведке пребывает. – Отошла ли она от испуга? Ждала, что я ее зарублю, оттого и из памяти вышибло».

II

…Но Селестину не вышибло из памяти. Еще на дебаркадере среди офицеров она увидела Ноя; он стоял боком и смотрел мимо – в том самом кителе; золотой эфес шашки зловеще поблескивал. Вот он, еще один белогвардеец! Разом вскипело лютое зло, и Селестина, поднимаясь на берег, даже не чувствовала ударов прикладами в спину. Щетинились ножевые штыки чехословацких легионеров, тренькали казачьи шпоры, вытягивалась колонна по четыре в ряд, и Ной степенно шел сбочь колонны, разглядывая арестованных, ведя в поводу большущего рыжего коня. Рыжего коня! Само собою выплеснулось у Селестины – зло, презрение и ненависть. Ненависть! Ной ничего не ответил и пошел прочь. Колонна тронулась. Наплывали глыбины домов, безмолвных, как надгробные памятники: ни единой живой души в улице! И только позвякивало оружие, стучали копыта. Из бездны мрака всплыл огромный белый собор, и тут, невдалеке от Божьего храма, – ярость карателей! Бог все простит и все скостит – и грехи, и злодейские убийства.

Ненависть! Ненависть!

И, как того не ждала, рядом спрыгнул Ной. На миг Селестина увидела его упругий взгляд, и вдруг Ной схватил ее, легко перекинул поперек седла. Конь вздыбился, тряхнул Селестину и помчался, помчался в неизвестность, а где-то рядом кричали: «Кааарааул! каараул! Мааамааа! Убивают, убивают!» Селестина поняла – хорунжий зарубит ее, зарубит! Куда он ее завез? Экипаж, обширная ограда. Хорунжий снял ее. Подкашивались ноги, и голова кружилась. Подбежал человек в нательной рубахе. Хорунжий умчался прочь. Где она? Что с нею? И что за человек ведет ее куда-то? Переступила порог в открытую дверь – хомуты со шлеями, резкий запах дегтя и самовар с черной трубой. Незнакомый человек посадил ее на жесткий диван. В окно плескался утренний свет.

– Артем Ива-анович?! – узнала Селестина.

– Потом, потом, Селестина Ивановна. Успокойтесь. Сейчас я вас напою чаем.

Она все еще ничего не понимала: хомуты и шлеи – Артем Иванович Таволожин – хорунжий Ной – резкий запах дегтя – стол с горкой белофарфоровых чашек. Чашки сияли, искрились на столе. Так же вот искрились льды, льды, будь они прокляты! И эти льды ворочались сейчас перед глазами Селестины. Ослепительно сияющие белые горы, и пароходы, пароходы красной флотилии, борт к борту, а впереди, за островом Монастырским, – распахнутая от берега к берегу ледяная преграда – плыть дальше некуда! Некуда! И это было страшно.

По всему Енисею к Туруханску плыли льды. Кто-то из матросов пробежал по палубам. «Затор на Енисее! Затор!» – позвал, как на пожар. Селестина с Иваном Лебедем, Григорием Спиридоновичем Вейнбаумом, Адой Лебедевой и комендантом Топоровым поднялись на капитанский мостик «России».

Огромные белофарфоровые льдины за пристанью Монастырской, налезая одна на другую, поднимались все выше и выше, вставая ледяной крепостью. Дул сильный низовой ветер. Слепило солнце. Вода на глазах прибывала, вздуваясь, лезла на берег острова Монастырского. И ледяная крепость поднималась все выше и выше!..

– Вот мы и приплыли, товарищи. О чем я предупреждал своевременно, если мне не изменяет память, – раздался спокойный, равнодушный голос.

Это был дядя Селестины, капитан парохода Тимофей Прохорович Грива.

И его седая льдистая голова, и бело-белый воротничок сорочки с черной бабочкой, и морской бинокль на его груди – все это было ненавистно Селестине. Они всегда обо всем знают, такие вот «дяди», и своевременно предупреждают.

Спустя четверо суток вода начала падать, и они вошли в устье Нижней Тунгуски. На берегу пристани льда не было – смыло и унесло во время затора, но выше, на взгорье, дыбились ледяные торосы, выброшенные вспухшей водою. Ниже Туруханска и по Тунгуске продолжался ледоход. Еще бы неделя! Но им не дано было недели.

Сияющим утром из-за острова Монастырского показались два парохода. Комендант Топоров в бинокль увидел: «Енисейск» и «Красноярец». Во флотилии их не было. На «Енисейске» по тентовой и средней палубам толпились вооруженные люди.

– Белые!

Спешно отдали команду сойти всем на берег, а Селестина с Топоровым и Ваней Лебедем в топке кочегарки сжигали документы и важные бумаги – никаких документов белогвардейцам!

«Енисейск» и «Красноярец» разворачивались, густо дымя, выстилая над рекою черные косы. На корме «Енисейска» вооруженные люди, сдернув брезент, обнажили пушку.

Послышались взрывы снарядов, стрельба из винтовок. Селестина с Топоровым и Ваней Лебедем, покинув кочегарку, выбежали на берег. Красногвардейцы отступали вглубь пристани, за торосы.

Втроем они выбежали на пригорок, отстреливаясь из винтовок. Вдруг Ваня упал грудью на льдину, даже не вскрикнул. Селестина перевернула его на бок – по искристо-белой, ноздристой льдине текла