Покушались на самоубийства и в стане «революционеров». Характерным примером стал суицид солдата 3‐го железнодорожного батальона Николая Мануйлова, делегированного в Петроград для передачи редакции «Известий Совета солдатских и рабочих депутатов» коллективного приветствия. Редактор, по-видимому, потерял записку в массе поступавших обращений, писем и прочих материалов, но солдат, исключительно эмоционально воспринимавший события последнего времени, не смог вынести эту ничтожную неудачу и застрелился, оставив предсмертное письмо: «Я прибыл в Петроград 3 марта… Приветствие от батальона не попало в „Известия“. Председатель забыл дать записку. Я просил три раза редактора внести поправку. Он забывал. А я терзался и душевно болел, и заболел. Все это сделало меня полоумным, парализованным, нервничал ужасно. Никогда в жизни не находился в таком состоянии. Хочется жить на новой заре лучшей народной жизни. Ведь цепи спали. Великий русский народ, ты стал на лучшую дорогу, сбросив с себя цепи рабства. Решил — шесть часов утра……»[2605]

Товарищ председателя петроградского Общества психиатров П. Я. Розенбах в 1917 г. вновь заговорил о «революционном психозе», описывая типичный случай своего пациента — бывшего жандарма: «Он мечется в страхе, слышит, как прислуга сговаривается его убить. Врач пугает его. Он передает свои опасения жене, которая убеждает его, что ему нечего опасаться. Он успокаивается, но следующая слуховая галлюцинация приводит его в прежнее состояние»[2606]. Розенбах приводил те же симптомы «революционного психоза» 1917 г., что и Ф. Е. Рыбаков для психоза 1905 г. При этом психиатр делал вывод о том, что революция оказалась более травмирующим психику современников событием, чем начало Первой мировой войны: «Казалось, что связанные с современной войной душевные переживания и потрясения должны были дать значительный процент психозов войны. Но это оказалось не так. Из 6–7 тысяч душевно-больных воинов, как мне пришлось наблюдать, ни на одном я не видел особенно заметного влияния ужасов войны. В литературе текущей войны тоже до сих пор нет данных для того, чтобы проследить влияние войны, как фактора психического. Не то произошло во время революции. Когда началась революция, во все дома для душевно-больных стало поступать небывало большое количество психических больных. Особенно много их пришлось на март месяц»[2607]. Розенбах объяснял парадокс тем, что война в сознании людей и так связана со смертью, страданиями и лишениями, к которым солдат оказался психологически лучше подготовлен, чем к свершившейся революции, перевернувшей все жизненные устои. Розенбах отметил, что осмотренные им в первые дни революции пациенты, страдавшие острыми психозами, за несколько дней до этого были совершенно здоровы. Тем не менее он обратил внимание, что заболевшие субъекты имели наследственную предрасположенность.

Однако дальнейшая попытка Розенбаха составить психический портрет политически активного революционера выявила тенденциозность ученого. Так, психиатр писал: «Вообще среди представителей самых крайних учений на протяжении истории было много полупомешенных с точки зрения публики. Это дегенераты с сохраненной умственной жизнью, но неуравновешенные и склонные усваивать вычурные идеи. Такие типы падки на крайние социальные учения. В искусстве они создавали школы футуризма и кубизма, так как их не удовлетворяли обычные формы… В средние века такие субъекты основывали религиозно-фанатические секты… В наш век, однако, религиозные вопросы мало кого могут привести к фанатизму. Но в области социально-политической наблюдается то же самое… Я не хочу этим сказать, чтобы вообще вожаки крайних течений были психопатами. Но если рассмотреть группу их адептов, то, наверное, среди них процент психопатов и дегенератов гораздо выше, чем среди партий умеренных»[2608].

Тем не менее газетные сообщения, воспоминания свидетелей революции о росте психических расстройств, статьи психиатров находят подтверждение в официальной отчетности больниц, которая показывает, что в марте 1917 г. в столице действительно случился двукратный рост сумасшествий по сравнению с аналогичным периодом за все годы войны (ил. 241). Пик поступлений пришелся на период с 5 по 15 марта. В среднем в марте 1917 г. 75 человек еженедельно поступали в психиатрические лечебницы, в то время как для февраля 1917 г. среднее еженедельное число поступлений составляло 48 человек.

Ил. 241. Сравнительный график поступлений душевнобольных в городские клиники Петрограда за февраль — июнь в 1914–1917 гг.

Примечательно, что в феврале пик душевных расстройств среди мужчин пришелся на неделю с 13 по 19 февраля, а пик обращений женщин — с 20 по 26 февраля, т. е. непосредственно в момент начала революции. Вместе с тем мартовское психическое обострение произошло в основном за счет мужчин, в то время как для женского населения столицы наиболее кризисным временем революции стала неделя 21–28 мая (ил. 242). В это время в столице проходили I Всероссийский съезд крестьянских депутатов и Всероссийский съезд офицерских депутатов, выборы в городские и районные управы, а также по всей России — епархиальные съезды православного духовенства и мирян, на которых избирались делегаты для Всероссийского съезда. Впервые женщины России получили возможность реализации избирательного права, для некоторых из них это оказалось непростым нервным испытанием. При этом, конечно, нельзя сказать, что рост поступлений в психиатрические больницы женщин происходил за счет избирательниц. Вероятно, сказывалось накопленное психологическое напряжение за предшествующий период, которое теперь вылилось во время сезонного весеннего обострения. Б. В. Никольский писал о развившейся в мае 1917 г. тяжелой форме неврастении у его супруги, не включенной в активную политическую жизнь[2609].

Обращают на себя внимание также пики самоубийств душевнобольных, пришедшиеся на недели до 16 апреля, 13 августа, 10 сентября. При этом важно отметить, что с августа 1917 г. количество самоубийств среди пациентов психиатрических лечебниц начинает превышать число вновь поступавших душевнобольных (но больше всего самоубийств было совершено за апрель 1917 г.). Очередной резкий рост поступлений начался 15–22 октября, когда Петроград находился во власти слухов о готовящемся вооруженном восстании большевиков.

Ил. 242. Движение душевнобольных и их смертность в городских больницах Петрограда в 1917 г.