Несмотря на личное участие Керенского в пропагандистской кампании, на его поездки на фронт и встречи с солдатами и матросами, усталость от войны давала о себе знать. Символы смерти все чаще проникали в журнальную карикатуру, причем развитие внутриполитических событий только усиливало общую атмосферу разочарования, предчувствия чего-то ужасного. Скелеты, черепа, старуха-смерть с косой становились неотъемлемыми элементами сатирической графики, в которой уже не оставалось места для смеха (ил. 231). Различные круги общества встретили восстановление смертной казни на фронте 12 июля 1917 г. неоднозначно. В августе 1917‐го появляется карикатура М. Ага, на которой изображен череп со знаком Сатурна — в римской мифологии древнего бога, пожиравшего собственных детей, — на фоне виселиц (ил. 232). Рисунок сопровождала подпись: «Старый друг — хуже новых двух». Тем самым предлагалось смириться со смертной казнью на фронте перед лицом более страшной опасности — Анархии, Гражданской войны.

Летом 1917 г. А. Ахматова написала стихотворение, выражающее настроения многих современников на этом этапе революции: «И целый день, своих пугаясь стонов, / В тоске смертельной мечется толпа, / А за рекой на траурных знаменах / Зловещие смеются черепа. / Вот для чего я пела и мечтала, / Мне сердце разорвали пополам, / Как после залпа сразу тихо стало, / Смерть выслала дозорных по дворам». Но страхи обывателей провоцировали не только военно-политические события, но и повседневные картинки уличной жизни, для которой типичными стали акты самосудов толпы. В августовском номере «Нового Сатирикона» появилась карикатура В. Лебедева «Смерть и ее производство», где были визуализированы три типа Смерти: официальная, в цилиндре и сюртуке, стоящая у гильотины; насильственная, изображенная в образе крадущегося террориста-убийцы в черном плаще и широкополой шляпе; самосуд — оборванец с ножом в руке и пролетарской кепке.

Ил. 231. Трехлетний юбилей войны // Пугач. 1917. № 16. С. 8

Восстание большевиков 3–4 июля, а затем «корниловский мятеж» становились сигналами надвигавшейся гражданской войны. Поэтому новые коннотации получили темы немецких денег большевиков и пломбированного вагона. От исторических ассоциаций с Троянской войной художники переходили к религиозным сюжетам, в которых Ленин представал Иудой, продавшим Россию за 30 сребреников (ил. 233 на вкладке). Этот сюжет эксплуатировался карикатуристами еще в годы Первой мировой войны: Иуда завидовал болгарскому царю Фердинанду, получившему бóльшую сумму от Вильгельма, чем он от Пилата. В 1917 г. появляется карикатура, на которой в роли Иуды изображен Ленин, а в роли Пилата — Вильгельм[2575]. На других карикатурах Ленина рисовали с «печатью Вильгельма» (германским одноглавым орлом), которая вызывала ассоциации с печатью Антихриста.

Ил. 232. М. Аг. Старый друг — хуже новых двух // Бич. 1917. № 19. Обложка

Визуальная антиленинская пропаганда шла параллельно судебному процессу против большевиков, инспирированному министром юстиции Временного правительства П. Н. Переверзевым. Однако обывателям казалось, что суд над большевиками недостаточно быстро проходит из‐за чинимых Петросоветом препон. В августе 1917 г. появляется карикатура на тему библейского сюжета жертвоприношения Исаака. В роли Исаака на ней изображался лежащий на жертвеннике голенький Ленин, в роли Авраама, занесшего над ним кинжал, — министр Переверзев, а в роли ангела, остановившего Авраама, — председатель исполнительного комитета Петросовета Н. С. Чхеидзе[2576]. В кустах стоял кадет в образе покорной овцы, которой и суждено было стать жертвой. Как видим, художникам-карикатуристам не чужда была политическая прозорливость, позволявшая предугадывать скорое развитие событий.

Религиозный дискурс становился инструментом осмысления происходящего: включая в контекст библейских преданий исторические события, современники, как им казалось, получали ответы на актуальные вопросы. После провала «корниловского мятежа» художник Иван Симаков (Синус) опубликовал в «Биче» две карикатуры, в которых попытался представить интерпретацию современных ему событий далекими потомками из XXI века в контексте религиозной иконографии. На одной из них, названной «Сретение неподобных великомучеников большевистских Ленина и Зиновьева», изображалось возвращение из финляндского подполья в Петроград лидеров большевиков, перед которыми на колени падал социал-демократ Ю. М. Стеклов, одетый в черные одежды. У ворот города их встречали представители власти и видные политики: А. Ф. Керенский, Л. Д. Троцкий, В. М. Чернов, А. В. Луначарский и др. Примечательно, что в руках у Ленина были трость и черный котелок, а у Зиновьева — чемоданчик с немецкими деньгами. За всем этим с пальмы наблюдала троица немецких шпионов (ил. 234 на вкладке).

Присутствие в качестве центрального персонажа Стеклова, не являвшегося большевиком, нуждается в дополнительном пояснении. Дело в том, что обывателям Стеклов был хорошо известен по своей первой фамилии — Нахамкис. Фамилия Нахамкис использовалась публицистами и художниками в качестве нарицательной, с ее помощью обыгрывалось представление о большевиках как о сборище хамов. В свою очередь сравнение большевиков с хамами уходило корнями в статью Д. С. Мережковского периода Первой революции «Грядущий хам», в которой он предсказывал гибель России. Июньский номер «Нового Сатирикона» открывала карикатура Ре-Ми, на которой был изображен бандит, развалившийся с ногами на диване в чужой разгромленной квартире и с газетой «Правда» в руке. Его слова передавала подпись к рисунку: «Вот все говорили „грядущий“ да „грядущий“!.. А вот я уже и „пришедший“!..»[2577] Одна из июньских карикатур обыгрывала газетное сообщение о том, что семья Нахамкисов держала салон красоты: на рисунке был изображен интерьер парикмахерской, в которой супруга Нахамкиса стригла буржуазного вида женщину, а рядом парикмахер-Нахамкис отрезал буржую волосы вместе с головой. Тем самым «пришедшие хамы» несли с собой не только моральную, но и физическую угрозу. В это время в столице среди обывателей ходила шутка, как при встрече большевика с меньшевиком первый гордо заявил, что в Петрограде теперь очень много большевиков, на что получил ответ: «Поэтому его и называют, не Петербург, а Хам-бург». Ровно через год, в июне 1918 г., Ре-Ми невесело шутил на эту тему: на рисунке под названием «Пророк» был изображен Д. С. Мережковский, опиравшийся на башню из книг с заглавиями «Грядущий хам». Писатель раздумывал: «А, все-таки, напрасно говорят, что нет пророка в своем отечестве»[2578].