в не имеющем аналогов квадратном миле под названием лондонский Сити. Лондонский рынок капитала мобилизовал кредиты на международном уровне и финансировал бизнес далеко за пределами Британской империи; он привлекал средства со всего мира и занимался выпуском ценных бумаг многих стран происхождения по мере того, как они приобретали все большее значение в мире в течение десятилетий до 1914 года.

К 1870 г. Великобритания, Франция и Швейцария были единственными странами мира со значительными иностранными инвестициями (Нидерланды уже не играли никакой роли). Германия, Бельгия и США присоединились к этому списку во время последовавшего за этим бурного роста, однако накануне Первой мировой войны, когда Великобритания уже давно утратила свое промышленное превосходство, ее 50%-ная доля капитала, вложенного за рубежом, по-прежнему оставалась крупнейшим источником иностранных инвестиций, за ней с большим отрывом следовали Франция и Германия. Соединенные Штаты, на долю которых приходилось не более 6%, еще не были главным фактором в этом уравнении. В XIX веке британский капитал присутствовал повсюду. Он финансировал строительство канала Эри, первые железные дороги в Аргентине и Японии, а также такие конфликты, как война 1846-48 гг. между США и Мексикой. В течение длительного времени он занимал лидирующие позиции, подобные тем, которые Соединенные Штаты недолго занимали в 1960 году.

Хотя международные финансы развивались в ответ на потребности глобальной торговли и коммуникаций, было бы ошибочно считать, что базовая структура потоков капитала представляла собой полностью артикулированную сеть. В них не было взаимности торговых отношений: капитал не обменивался, а переливался из ядра на периферию. Обратный поток из стран-получателей кредитов и инвестиций состоял не из ссудного капитала, а из прибылей, которые уходили в карманы финансистов. Таким образом, это была типично имперская констелляция, в которой асимметрия была очевидна. Вывоз капитала можно было регулировать гораздо лучше, чем торговые потоки, поскольку существовало всего несколько центров управления. А поскольку, в отличие от торговли, он предполагал создание современных институтов - банков, страховых компаний, бирж по всему миру, то проводились лишь слабые аналогии со связями между европейскими купцами и существовавшими ранее местными сетями.

Существенные различия существовали и между движением капитала и международными валютно-кредитными отношениями (хотя они были необходимы для ведения финансового бизнеса). До 1914 г. оборот инвестиционного капитала не регулировался никакими международными соглашениями, не существовало ни контроля за движением капитала, ни аналогов таможенных служб, влияющих на торговлю, ни ограничений на суммы, которые могли быть переведены. Все, что необходимо было уплатить в государственные казначейства, - это налог на прирост капитала, если таковой существовал в данной стране. В Германии и Франции после 1871 года правительство имело право заблокировать государственный заем другой стране (что случалось редко); в Великобритании и США даже таких инструментов не было.

В отличие от сегодняшней ситуации, иностранные займы, как правило, не выпускались правительствами, и, конечно, помощь на развитие была неизвестна. Иностранное правительство, нуждающееся в деньгах, обращалось к свободному рынку капитала. Для реализации крупных проектов обычно привлекался консорциум банков, которые либо уже существовали, либо их приходилось собирать на скорую руку. Во многих случаях, как, например, при выпуске китайских государственных облигаций после 1895 года, банки разных стран объединяли свои усилия. Все крупнейшие банки того времени имели филиал в Лондоне, где выпускалось большинство международных займов. Зачастую колоссальные суммы военных репараций, например, понесенных Китаем после войны с Японией в 1894-95 годах, также приходилось привлекать на частном денежном рынке.

Хотя сами европейские правительства не были активными кредиторами или донорами, они оказывали дипломатическую и военную поддержку, что облегчало задачу банкиров. Многие кредиты предоставлялись нежелающим их получать сторонам, таким как Китай или Османская империя, которым было труднее противостоять невыгодным условиям, если они пользовались поддержкой британского или французского правительства. Для получения ценных бумаг от иностранных заемщиков иногда требовалось дипломатическое вмешательство. Если немецкие и российские банки с 1890-х гг. работали в тесном контакте с правительствами своих стран, то их британские коллеги этого не делали. Крупнейшие британские банкиры той эпохи никогда не были марионетками Уайтхолла, а британское государство (или его аватара - правительство Индии) иногда упорно дистанцировалось от частных банковских и деловых интересов. Высокие финансы и международная политика никогда не пересекались полностью. Иначе как бы французские банкиры в 1887 г. смогли организовать активный экспорт капитала в Россию в то время, когда царская империя все еще находилась в союзе с Германией? Однако граница между частными интересами и государственными стратегиями могла размываться, особенно если для получения иностранных кредитов требовалось официальное разрешение или если при заключении концессий или контрактов использовались "добрые услуги" дипломатов. В некоторых ярких случаях, например, в Китае (1913 г.) и Османской империи (1910 г.), ослабленной после революции, просьба о займе использовалась для оказания массированного давления. Тех, кто ощущал на себе его тяжесть, не могло не волновать точное соотношение государственного и частного элементов в таком финансовом империализме.

Масштабный вывоз капитала после 1870 г. был связан с ожиданиями, особенно среди мелких частных инвесторов Великобритании и Франции, что за границей и в царской империи можно получить хорошую и относительно надежную прибыль. Идеальной страной для инвесторов была страна, находящаяся в процессе модернизации, политически стабильная, имеющая высокий спрос на западные железные дороги и другие промышленные товары, но при этом достаточно слабая, чтобы принять и выполнить условия, выдвигаемые кредиторами. Такой сценарий не всегда соответствовал реальности. Россия, Австралия и Аргентина были близки к нему, но что касается Китая, Османской империи, Египта или Марокко, то средний европеец, "стригущий купоны" (по выражению Ленина), надеялся, что великие державы поддержат правительство, а кредиторы получат компенсацию в случае кризиса. Оправдались ли общие финансовые ожидания? В период между 1850 и 1914 годами кредиты десяти основным заемщикам не обеспечили средней доходности, превышающей доходность облигаций внутреннего государственного займа.

Япония была не просто ненадежным должником. Она превратилась в образцового заемщика, пользующегося высочайшим доверием на финансовых рынках, но была вынуждена наращивать долги для покрытия хронического дефицита платежного баланса. Кроме того, ему приходилось финансировать дорогостоящие войны с Китаем и Россией, хотя, как мы видели, после победы в 1895 г. ему удалось взыскать с Китая непомерные репарации. К концу века Банк Японии был даже достаточно силен, чтобы в случае необходимости помочь Банку Англии. Однако японское правительство старалось никогда не брать займы под давлением или без должной подготовки и любой ценой избегало чрезмерных расходов; даже иностранные деловые инвестиции в Японию в период с 1881 по 1895 год были практически невозможны. Таким образом, Япония была непростым клиентом, и с годами она доказала, что способна выторговать