— «Томас! Томас! Томас!» Только это и слышу от вас, несносные прелаты! «Томас сделал то — Томас сделал это — Томас оскорбил вас — Томас несправедлив по отношению к вам». Не могу больше слышать этого имени!

Уильям украдкой следил за лицами графов, епископов и других знатных особ, сидевших за рождественским столом в большом зале. Большинство из них явно нервничали. И лишь один человек был внешне доволен — Уолеран Бигод.

Епископ первым предсказал, что Генрих в скором времени вновь поссорится с Томасом. Он говорил, что архиепископ одержал слишком явную победу; мирный договор, предложенный Папой, вынуждал короля идти на серьезные уступки; и впереди были новые шумные скандалы, а то и открытые столкновения. Но Уолеран не просто отсиживался в сторонке, выжидая, как повернутся события; он прилагал немалые усилия к тому, чтобы его предсказания сбылись. С помощью Уильяма он чуть ли не ежедневно доносил королю о каждом шаге архиепископа, с тех пор как тот вернулся в Англию: будь то поездки Томаса по сельской местности с целой армией рыцарей или встречи с близкими ему людьми, во время которых якобы плелись сети предательских замыслов, или наказание тех священников, которые во время его изгнания поддерживали Генриха. Уолеран так ловко умел вплести в свои доносы частички того, что действительно имело место, что получалась картина всеобщего заговора против монарха. Как бы то ни было, но он раздувал пламя, которое и без того уже полыхало. Все, кто бросили Томаса за шесть лет изгнания и теперь жили под страхом возмездия, жаждали любой ценой облить его грязью перед королем.

Итак, Уолеран был счастлив, видя короля в гневе. И было от чего. Он, как никто другой, пострадал от возвращения Томаса. Архиепископ отказался поддержать назначение Уолерана епископом Линкольна. И в то же время выдвинул своего человека на место епископа Кингсбриджа — приора Филипа. Если бы это случилось, Уолеран лишился бы одного поста, не получив другого. Тогда ему — конец.

Уильям тоже пострадал бы. Алина уже давно правила за графа, и, если бы Филип стал епископом, уступив место приора Джонатану, а Уолеран лишился бы всякой власти, у него не осталось бы ни одного союзника во всей округе. Вот почему он решил держаться ближе к Уолерану: вместе легче сорвать хрупкое согласие, достигнутое с таким трудом королем Генрихом и архиепископом Томасом.

К выставленным на праздничном столе блюдам с запеченными лебедями, гусями, павлинами, утками и прочими яствами собравшиеся гости едва притронулись. Уильям, который во время застолий всегда ел и пил от души, сейчас лишь грыз корку хлеба, прихлебывая из кружки с поссетом. Лучшего средства хоть немного успокоить режущую боль в животе он не знал.

Бешеную злобу у короля вызвали последние новости: Томас отправил посланников в Тур, где сейчас находился Папа Александр, с жалобой на то, что Генрих нарушил свои обязательства по мирному договору. Один из старейших советников монарха, Энжугер де Воун, сказал:

— Мира не будет до тех пор, пока ты не отделаешься от Томаса.

Уильям в ужасе застыл.

— Ты прав! — рявкнул Генрих.

Уильяму было ясно, что король правильно понял своего советника, хотя то было не обдуманное предложение, а скорее выражение безысходности. И все же ему показалось, что Энжугер произнес эти слова не просто так.

Вилли Мальвуазен лениво произнес:

— Будучи в Риме по пути из Иерусалима, я слышал рассказ о некоем Папе, которого казнили за его невыносимое высокомерие и дерзость. Черт возьми, не могу вспомнить его имени!

— Похоже, ничего другого нам не остается, как поступить так же с Томасом, — вступил в разговор архиепископ Йоркский. — Пока он жив, он будет сеять смуту повсюду — и дома, и за границей.

Уильяму показалось, что все трое заранее обдумали и обговорили, что им сказать. Он взглянул на Уолерана. И в этот момент епископ сказал:

— Сомнений нет, взывать к благопристойности Томаса — дело бесполезное.

— Молчите все! — взревел король. — Довольно, наслушался! Все, на что вы способны, — это жаловаться и скулить, вместо того чтобы оторвать свои задницы от стульев и сделать хоть что-то! — Генрих жадно глотнул из своего бокала. — Не пиво, а моча! — заорал он и резко отодвинулся от стола. Все тут же поспешили встать, а король вскочил со стула и вылетел из зала.

В наступившей тишине Уолеран произнес:

— Король высказался яснее ясного. Хватит нам раздумывать, пора что-то делать с Томасом.

Уильям Мэндвилл, граф Эссекс, сказал:

— Думаю, надо отправить посланников к архиепископу и попытаться образумить его.

— А что ты будешь делать, если он откажется прислушаться к голосу разума? — спросил Уолеран.

— Тогда нам придется арестовать его именем короля.

Несколько голосов заговорили одновременно. Собравшиеся разбились на небольшие группки: те, кто были согласны с графом Эссексом, начали обсуждать, когда следует отправиться на встречу с Томасом; Уильям заметил, что Уолеран шептался с двумя молодыми рыцарями. Епископ поймал его взгляд и кивком подозвал к себе.

— Посланники Мэндвилла ничего не добьются, — сказал он. — Томас расправится с ними одной левой.

Реджинальд Фитцурс исподлобья посмотрел на Уильяма и произнес:

— Кое-кто из нас считает, что пора принимать более решительные меры.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Уильям.

— Ты ведь слышал Энжугера.

Ричард Ле Брег, юноша лет восемнадцати, выпалил:

— Смертная казнь.

У Уильяма от этих слов похолодело в груди. Дело принимало серьезный оборот. Он вопрошающе уставился на Уолерана:

— Ты собираешься просить согласия короля?

— Этого делать не следует, — ответил за епископа Реджинальд. — Генрих не пойдет на такое заранее. — Злая ухмылка тронула его губы. — Но мы смогли бы отблагодарить его верных слуг позднее.

— Ну что, Уильям, ты с нами? — спросил молодой Ричард.

— Не знаю… — Шериф готов был принять предложение, но в то же время страх сковал его. — Мне надо подумать.

— Времени на раздумья нет, — сказал Реджинальд. — Надо немедленно отправляться в путь. Мы должны опередить Уильяма Мэндвилла и первыми прибыть в Кентербери.

Уолеран обратился к Уильяму:

— Им понадобится опытный человек, который смог бы повести их и во всех деталях составить план захвата Томаса.

Шериф горел желанием сказать «да». Удача в этом деле могла избавить его от многих затруднении; не исключено, что король вновь пожалует ему графство за добрую услугу. И все же сомнения терзали его.

— Но ведь убийство архиепископа есть страшный грех, — пробормотал он.

— Об этом не беспокойся, — сказал Уолеран, — я отпущу тебе все грехи.

Чудовищность их затеи довлела над Уильямом, подобно грозовому облаку, все время, пока убийцы-заговорщики добирались до Англии. Ни о чем другом думать он был не в состоянии; не мог ни есть, ни пить, в голове царил полнейший сумбур. В тот самый момент, когда корабль бросил якорь в Дувре, он готов был бесповоротно отказаться от затеи.