– Ты меня там подожди, а я схожу куплю билет.

Сюнскэ вышел из зала ожидания и направился в ресторан. Там было полно народу. Он стоял у входа, нерешительно оглядываясь по сторонам, но тут предупредительная официантка сказала, что за одним из столиков есть свободные места. Но там муж, по виду промышленник, и его жена, сидя за столиком друг против друга, усердно работали вилками. Сначала он хотел воздержаться от того, чтобы вести себя по-европейски, но других свободных мест не было, и он решил разрешить официанту провести его туда. Супруги, между которыми стояла ваза с сакурой, не испытывая ни малейшего стеснения, продолжали оживлённо беседовать на осакском диалекте.

Сразу же после того как официантка, получив заказ, удалилась, в ресторан торопливо вошёл Номура с вечерними газетами в руке. Сюнскэ окликнул его, и он, увидев, где тот сидит, подошёл и бесцеремонно пододвинул себе стул, не обращая никакого внимания на сидевших рядом супругов.

– Покупая билеты, я увидел человека, очень похожего на Ои-куна, но, пожалуй, это вряд ли был сэнсэй.

– Почему же, Ои вполне мог оказаться на вокзале.

– Нет, к тому же он был с женщиной.

Принесли суп. На этом они тему Ои закрыли и перешли к разговору о весенних путешествиях – о том, что сакура в Арасияме ещё, наверное, не расцвела, о том, что плыть на пароходе по Внутреннему японскому морю очень интересно. Во время этого разговора Номура, дожидаясь, пока принесут второе, с видом, будто вспомнил что-то, сказал:

– Я звонил Хацуко и сообщил, что должен уехать.

– Тебя сегодня никто не придёт проводить?

– Проводить? Зачем?

На это «зачем» Сюнскэ трудно было ответить.

– До письма, отправленного сегодня утром Хацуко-сан, я не говорил, что еду домой, поэтому и из письма, и по телефону она узнала об этом совсем недавно.

Номура говорил таким тоном, будто оправдывался, почему Хацуко не придёт проводить его.

– Да? Значит, вполне естественно, что, когда я сегодня встретился с Тацуко, она ничего не слышала о твоём отъезде.

– Встретился с Тацуко? В котором часу?

– Во второй половине дня, в трамвае.

Говоря это, Сюнскэ подумал, почему, когда недавно у него дома зашёл разговор о Тацуко, он промолчал об этом. Но так и не мог решить, случайно он это сделал или намеренно.

На платформе, как всегда, толпились провожающие. Люди сновали туда-сюда, а над их головами светились квадраты окон вагонов. Высунувшись из окна, Номура тоже стал поспешно перебрасываться словами со стоявшим снаружи Сюнскэ. Под влиянием чувств, овладевших толпой на перроне, они не могли не ощущать какое-то нетерпение, не зная, скоро отправится поезд или нет. Каждый раз, когда из-за шума приходилось прерывать разговор, Сюнскэ враждебно смотрел на окружающих, нетерпеливо топая ногами в тэта, издававших громкий стук.

Наконец ударил станционный колокол, возвещавший отправление.

– Будь здоров.

Сюнскэ приложил руку к полям охотничьей шляпы.

– До свидания. Очень прошу тебя, выполни, пожалуйста, мою просьбу, – сказал Номура с несвойственной ему официальностью.

Поезд тут же отошёл. Сюнскэ, в порыве сентиментальности, долго стоял на платформе, провожая взглядом медленно удалявшегося Номуру. Он ещё раз приложил руку к полям охотничьей шляпы и, решительно смешавшись с толпой, направился к лестнице, ведущей к выходу.

Вдруг в окне идущего поезда он неожиданно увидел опёршегося локтями о раму Ои Ацуо в плаще, который махал носовым платком. Сюнскэ непроизвольно остановился и тут же вспомнил слова Номуры, будто он видел Ои. Кажется, Ои не заметил Сюнскэ и, всё удаляясь и удаляясь вместе с окном поезда, упорно продолжал махать платком. Поняв, что его обвели вокруг пальца, Сюнскэ недоумённо смотрел вслед уходящему поезду – что ему ещё оставалось.

Оправившись от шока, Сюнскэ сразу же занялся тем, чтобы определить, кому Ои махал платком. Вздёрнув плечи, прикрытые крылаткой, и задрав голову, он стал внимательно рассматривать толпившихся вокруг него провожатых. Разумеется, в его памяти остались слова Номуры, что с Ои была женщина, но сколько он ни выискивал подходящую, найти не мог. Или, скорее, такая женщина, казалось, растворилась в толпе. Найти провожавшую Ои ему так и не удалось. В общем, он должен был отказаться от мысли найти человека, соответствующего предполагаемому по внешнему облику.

Покинув Центральный вокзал и выйдя на Маруноути, когда уже наступил вечер и светила луна, Сюнскэ не освободился до конца от овладевшего им на платформе странного ощущения. До смешного противоречивое чувство он испытал не столько от того, что Ои оказался в том же поезде, сколько от того, что тот махал из окна платком. Зачем этот омерзительный Ои Ацуо, которому наплевать и на себя, и на окружающих, устроил своё представление? А может быть, он устроил его, блефуя, а истинная его сущность, возможно, в том, что он просто сентиментальный человек. Сюнскэ, блуждая в своих догадках, дошёл по широкой улице, будто это район новой застройки, до канала и сел в трамвай.

Но на следующий день, придя в университет, он в аудитории гуманитарных наук и введения в философию неожиданно встретился с Ои, который сел вчера вечером в семичасовой скорый поезд.

В тот день Сюнскэ пришёл в университет позднее, чем обычно, и ему пришлось сесть за самый дальний стол из тех, которые окружали кафедру. Устроившись, он увидел наискосок от себя, за столом ниже на несколько рядов, сидевшего, подперев щёку, студента в знакомом хлопчатобумажном кимоно с фамильными гербами. Сюнскэ удивился и подумал: «Неужели тот, кого я видел вчера вечером на Центральном вокзале, был не Ои Ацуо?» Но тут же подумал другое – нет, это, несомненно, был Ои. Тогда он почувствовал ещё острее, чем вчера, что его обвели вокруг пальца.

Неожиданно Ои обернулся в его сторону.

Выражение лица у него было надменно-заносчивым. Как ни странно, Сюнскэ, чувствуя, что именно этого и следовало ожидать, кивнул ему. Ои тоже через плечо кивнул в ответ и, отвернувшись, заговорил о чём-то с соседом в форменной тужурке. Сюнскэ вдруг нестерпимо захотелось узнать, что на самом деле произошло вчера вечером. Но, с одной стороны, пересаживаясь, он бы побеспокоил сидевших рядом, а с другой, делать это было просто глупо. Когда он чуть приподнялся, чтобы наполнить вечное перо чернилами, в аудиторию медленно вошёл с чёрным портфелем под мышкой знаменитый профессор L., читавший введение в философию.

Профессор L. был похож не столько на философа, сколько на коммерсанта. Когда он, как и сегодня, в модном коричневом пиджаке двигал рукой с золотым кольцом на пальце, доставая из портфеля свои записи, было ощущение, что он стоит не за кафедрой, а за канцелярским столом. Но свою лекцию, нисколько не отвечавшую его облику, он начал с рассмотрения труднейшего категорического императива философа Канта. Сюнскэ прилежнее, чем лекции по английской литературе, по