Броситься бы на пол, бить-сучить кулаками…

Но Ниньо-451 пересиливает себя, встаёт. Бормочет прощание.

За спиной запечатываются двери кабинета-сферы. Около них стоит пара дюжих сеньосов. Па ещё не доверяют до конца, не позволяют свободно гулять. А вот он – другое дело. Безобидному крохе-ниньо благоволит Розамунда.

Розамунда…

«Ненавижу-ненавижу, Розамунда…»

Шаркая ногами, Ниньо-451 бредёт неведомо куда. Шарахается от прохожих и предметов интерьера. И вдруг его мысль обретает плоть: чёртиком из табакерки выскакивает Розамунда.

– Эй, ты чего, Глазастик? Тебе плохо?..

Он кивает. Да, несомненно, плохо. Точно астматик, которому нечем дышать, Ниньо-451 хлопает широко открытым ртом.

– Да ты весь белый…

– Мне… тесно… Много всего… Н-не могу…

Ему и правда тесно. Анти-город надвигается со всех сторон, путает привычное к Порядку сознание; в ушах звенит и шумит, глаза полны ряби. Тут – бешеные пляски, там – размалёванные холсты, ничего одинакового, всё разное, разное, разное!..

Ниньо-451 мычит, словно у него отрезан язык. Чуть не падая, опирается о хлопотливую, подставившую плечо, Розамунду.

– Держись, Глазастик! Сейчас полегчает! А ну-ка…

Ниньо-451 чувствует, как она ведёт его куда-то. Сознание туманно, однако, привычный к счёту, любящий математику ниньо запоминает каждый шаг и поворот.

– Тебе надо отвыкать от Порядка… Но потихоньку, а то будет шок… Зря я тебе всё сразу показывала…

Розамунда останавливает его около обитой железом дверцы. Неприметной, будто кладовка. Затем появляется щель, и Ниньо-451 чует свежий ветерок.

Дверь открывается сильнее. За ней – Город, полный одинаково-красных огней. Тихая ночь.

– Вот. Смотри, тебе станет спокойней.

Ниньо-451 прислоняется к дверному косяку, жадно глядит вперёд. Розамунда гладит его по бритому затылку.

– Не волнуйся, Глазастик. Всё будет хорошо. Ты привыкнешь. Ты просто пока ещё не вкусил свободу.

Ниньо-451 дышит уже через нос, дыхание выравнивается.

– А послезавтра весь Город вкусит свободу, – с улыбкой добавляет Розамунда. – Больше никто не будет ставить себя выше других, ограничивать творчество… И тот гадкий, завистливый человечишка сам попадёт в Чёрный куб. Мы покончим с Творцом.

Щель исчезает, дверь закрывается. Розамунда ведёт Ниньо-451 обратно и напевает весёлую песенку.

***

Сегодня – важный-преважный день. Сегодня Анти-город совершит великое дело.

Розамунда спрыгивает с постели, смеётся и танцует вместо зарядки. Внутри всё ликует и поёт.

Розамунда хватает любимого мишку из ворсистой, искусственной шерсти. Тискает, целует в смешную мордочку.

– Ола, дружок!

Он не похож на безликих, городских кукол – с крестиками вместо глаз и бледным, как труп, тельцем. Он почти живой и тоже понимает, что сегодня свершится чудо.

Розамунда вертится перед зеркалом, мажет губы кремом с запахом розы. Подмигивает стоящему на комоде цветку – кажется, «Алая гроза» шевелит листиками в ответ.

На стенках комнатушки – рисунки, рисунки, рисунки…

Розамунда творит каждый день, старательно, методично. Скоро у неё будет выходить совсем хорошо. А пока она с несмелой улыбкой смотрит на результаты своих трудов: тут нос великоват, там – пропорции тела слегка несуразны…

Розамунде нравится рисовать людей. Всех подряд – и знакомых, и воображаемых. А вчера она нарисовала Глазастика.

Розамунда вытягивает из-под кровати холст.

Ниньо-451 смотрит восторженно, как в первую встречу. Правда, он тогда не на неё смотрел…

Лёгкая досада испаряется вмиг, Розамунда слышит за дверью шум и топот.

Пора!

Розамунда опускает холст – покажет потом, ему обязательно понравится! – и бежит, торопясь на сходку.

Все уже в сборе. Папа стоит на постаменте, льётся и льётся вдохновляющая речь…

Розамунда аплодирует вместе со всеми, но вертит головой так, что шея уже болит. Где же, где… Вот взгляд поймал маму – моложавая, радостная… Вон дядя с племяшкой… Кузина-сестричка…

Но где…

Бледное личико, бритая голова. Не в толпе – на самом её краешке.

На лице Розамунды расцветает улыбка…

…И сменяется гримасой ужаса.

Из-за спины Ниньо-451 надвигается чернота.

Крик. Крик. Крик.

***

…Маска белеет свежевыпавшим снегом. Рука в перчатке из кожи скользит по коротеньким волосам. В воздухе – воркование:

– Молодец, ниньо. Молодец…

Ниньо-451 ещё никогда не испытывал такого счастья.

Па тоже, наверняка, гордится им. Ещё бы, сын в одиночку провернул такое!.. Только увидеть его Ниньо-451 не может уже второй день. Но беспокойства нет. Ведь Па у своих, это не какие-то там поклонники Хаоса! Па, наверно, повторяет правила Порядка, информацию проверяет… Да мало ли что!

Сегодня Ниньо-451 вернулся, чтобы осмотреть Анти-город. Точнее, его истерзанный труп.

Блуждая среди Критиков, что завершают зачистку, Ниньо-451 больше не испытывает страха. Жалкие листы хрустят под ногами, словно тонкие крылышки, оторванные от саранчи; картинная мазня исчезает. Хаоса и его носителей нет – лишь остатки, огрызки, обрывки…

Чёрный куб – чудовище, полное камер-ячеек, – теперь не страшит. Теперь оно сытое. Спокойное чудовище.

Ниньо-451 с силой опускает каблуки. Топчет, растаптывает остатки в пыль. Но вот что-то цепляется за подошву.

Насупленные брови. Лоб – гармошка.

Ниньо-451 опускает взгляд.

Колючий стебелёк. Роза.

Пальцы подбирают измочаленный флор. Тот, что раньше пах такой сладкой дурью. Теперь от него несёт гнилью. Тленом. И Ниньо-451 брезгливо разжимает пальцы.

Глаза внимательно обводят пространство. Видят, как всё здесь по-новому, правильно, устроит их Творец. Уже очень и очень скоро.

По губам ползёт улыбка: левый, затем правый уголок вверх…

Ниньо-451 улыбается до ушей.

И танцует на костях Анти-города свежую Данзу.

Вольное копьё

WebMoney – ноль.

Яндекс.Деньги – ноль.

Сбербанк – ноль…

Глаз ощутимо задёргался. Костя шлёпнул по нему рукой, словно припечатывая назойливого комара, и мелко захихикал, чувствуя, что ещё немного – и начнёт истерически хохотать.

Ноль. Ноль, куда ни гляди!

Свобода обернулась дыркой от бублика. А ведь ещё недавно фриланс казался ему чудесным спасением от серых офисных будней, решением всех проблем… Разумеется, Костя знал, что художник обязан быть голодным. Но художнику-фрилансеру вовсе не обязательно голодать.

Вздохнув, Костя поплёлся на кухню. Открыл холодильник. Его белоснежные недра сияли, точно ледяная пещера. Пустая пещера. Самоубийца-мышь была съедена в ней не далее, как вчера.

Впрочем, где-то оставался ещё не до конца уничтоженный «Доширак»…

Поискав, Костя выудил из шкафчика тарелку, доверху забитую бело-жёлтой массой. Потыкал её пальцем. У лодыжки вдруг раздалось требовательное мяуканье: проснулся Рамзес.

Костя поглядел на обтирающего ногу сфинкса, вздохнул вторично и перевернул тарелку. Лапша плюхнулась в кошачью миску клубком ленточных червей.

– Жри, лысое чудо…

Костя присел рядом с чавкающим котом. Рамзес был голым, синевато-розовым, как ощипанная индейка. Да, индейка… В задумчивости Костя потрогал его хилую лапку, отчего Рамзес вдруг подавился, испуганно мявкнул и удрал в прихожую, роняя слюни и «Доширак».

Костя пожал плечами.

Вернувшись в кабинет, он включил недосмотренного «Эдварда Руки-ножницы» и вперился